В начальной школе Маяковский был для меня объектом исключительной ненависти. Это был автор тех громких нравоучительных тирад, которые меня заставляли учить наизусть, а в случае невыполнения задания ставили “два”. Некоторые строчки мне не нравились, потому что казались какими-то нахальными, слишком резкими, другие, вырванные из более серьезных стихов - абсолютно непонятными, в содержание остальных я просто не вникала, но все они отличались тем, что очень плохо запоминались, и я отвечала их по несколько раз, но постоянно где-то сбивалась. Надеюсь, что сейчас в школах маленьких детей не заставляют учить наизусть Маяковского, потому что его стихи очень плохо ложатся на детскую память.

В средних и старших классах моя нелюбовь к Маяковскому только возросла. Учительницу литературы, даму хоть и нестарую, но советской закалки, восхищало богоборчество поэта, она почему-то упорно делала на этом акцент, и я, воспитанная на детской Библии, так яростно пыталась ей возражать, что меня выгоняли из класса или я сама демонстративно уходила, хлопнув дверью. Сами же стихи я читала “из-под палки”, но иногда увлекалась воображаемым спором с автором и делала на полях злобные пометки. Потом нашу учительницу сменила другая, очень интеллигентная и лояльная. Послеоктябрьскую лирику мы с ней не проходили - она с нашего согласия заменила этот урок дополнительным занятием по Булгакову. Она пыталась нам что-то говорить про образность, про метафоры, про новаторский стиль и слог, но мы (нас в классе было три человека, интересующихся литературой), разозленные предыдущей учительницей и ее благоговением перед Маяковским, дружно говорили, что не признаем, не хотим, не любим и, вообще, даже читать не желаем. Так что после школы я сохранила впечатление о Маяковском как о до абсурда политизированном, грубом, эпатажном, в общем-то, плохом поэте ярко выраженного плакатно-коммунистического вида. Биографией и личностью Маяковского я, разумеется, вообще не интересовалась, он для меня был просто стихами, причем стихами плохими.

Серьезно читать Маяковского и пытаться что-то анализировать я начала только в институте. Сначала я просто разделила все прочитанное на “нравится” и “не нравится”. Нравиться должно было Дооктябрьское творчество, не нравиться - все остальное. Потом я обнаружила, что в самом творчестве поэта и в моем отношении к нему все настолько перепутано, что такая классификация не подходит. Именно тогда я заинтересовалась личностью поэта, ознакомилась с его биографией и, наконец, на основе всего этого, как и на основе достаточно внимательного изучения его стихотворений, сформировала собственное, независимое от школьной программы и мнения учителей отношение к произведениям поэта. Это отношение может показаться чересчур вольным, чересчур “еретическим”, но, тем не менее, изменить его я не могу.

Так как лирический герой поэзии Маяковского и сам поэт настолько тесно переплетены между собой, я для себя не делаю между ними различий, поэтому буду говорить о них не по отдельности, а вместе - как о поэте и человеке Владимире Маяковском.

Мне кажется, что Маяковский имел характерное для эпохи Возрождения антропоцентричное мировоззрение, невзирая на тот век, в котором жил. Более того, он позаимствовал кое-что и из эпохи язычества, и все это, вместе со взглядами романтика-бунтаря, футуриста, которым он все-таки до конца оставался, адепта культа будущего, с большим трудом, болезненно сочеталось в его личности и отражалось на его творчестве. К тому же он имел определенные познания в теософии - я не знаю, каким образом он их получил, но они оставили достаточно четкий след в его произведениях. Для меня едва ли не главной проблемой в творчестве Маяковского является проблема его отношения к Богу. Очень странной особенностью духовного мировосприятия поэта было то, что он почти физически не мог представить себе что-то выше человека, какая-то духовная инвалидность (я как человек верующий не могу подобрать другого слова) ставила перед ним этот непреодолимый барьер. Таким образом, Маяковский не мог выстроить в своем мировосприятии своего рода духовную вертикаль, она упиралась в этот барьер и выше человека не поднималась. Человек - Сверхчеловек - Титан, но выше была пустота. Таким образом, Маяковскому оставалось только строить по горизонтали свое восприятие человека-титана, человека-почти-бога, но богатый духовный мир поэта явно пытался вырваться из этих рамок, из чего рождался ужасающий трагизм его творчества. Будучи не в силах дойти в построении духовной вертикали до Бога, но, в то же время, интуитивно приходя к выводу, что все-таки есть что-то выше человека, Маяковский метался в этих рамках, и, как видно по его произведениям, глубоко переживал это, рисуя кощунственный образ 13-го апостола, изображая самого себя в образе практически Иисуса Христа, гиперболизируя все, что касается его лирического героя - то есть практически его самого - и пытаясь занять место Бога или Высшей Справедливости самолично, чтобы дойти до высшего пункта вертикали. Маяковский - это единственный известный мне «атеист от Бога», атеист от веры, точнее от невозможности верить, и в порыве отчаяния пытающийся заменить непостижимого и непризнаваемого для него Бога собой. Чтение его произведений, в которых особенно ярко выражена эта тенденция, оставляет угнетающее впечатление, впечатление сопричастности невероятному человеческому духовному страданию и чудовищному кощунству одновременно. Еще более удивительно и потрясающе то, что Маяковский как будто признает существование непостижимого для него Бога и понимает, что все происходящее в его жизни и незамедлительно получающее отклик в его произведениях (недаром Л.Брик пишет, что он мало разговаривал, стремясь перенести все перипетии даже своей личной жизни на бумагу в первозданном виде), обусловлены либо Божьим даром, либо Божьей карой. Понося Господа и грозя ему “ножиком” (то есть опять же воспринимая Бога как огромного и всесильного Человека), Маяковский тут же молит избавить его от его “проклятой” любви и кается в совершенных им смертных грехах. Именно поэтому Маяковский строит свою эстетику на воспевании греха гордыни и тут же кается в этом. Именно этой “духовной инвалидностью” во многом обусловлен, на мой взгляд, потрясающий трагизм его стихотворений, трагизм, о котором упорно молчали мои школьные учителя, говорившие исключительно о “бунте личности против толпы” и “ненависти к сытой буржуазии”.

Мне кажется, что, имея в виду понятия “духовной вертикали”, застопорившейся для Маяковского на человеке, и “духовной горизонтали”, за рамки которой он тщетно стремился вырваться практически в каждом своем произведении, значительно легче предпринимать попытки анализа творчества поэта. И, по-моему, в основном только в призме этих понятий (хотя им, конечно, следует подыскать более точные и более научные определения) следует рассматривать наиболее одиозное и наиболее ненавистное поколению моих одноклассников произведение - поэму “Владимир Ильич Ленин”, в которой Маяковский осуществил свою мечту - нашел образ человека, которого можно обожествить, так как обожествление самого себя, невзирая на эпатажные строчки и “панибратство с вечностью”, явно претило ему и доставляло духовные страдания.

Возможно, мой взгляд на личность и творчество Маяковского может показаться чересчур религиозно окрашенным, но это моя точка зрения, и я считаю, что с учетом религиозного, духовного аспекта попытки переоценить и заново проанализировать творчество поэта, которого сейчас то пытаются отправить “на свалку истории”, как приспешника режима, то вознести до небес, как романтического бунтаря и творца, “наступавшего на горло собственной песне”, лишь бы соответствовать тому идеалу, который он сам для себя создал, будут все-таки более полноценными.

Назад
На главную