I
По густым зарослям реки Сенегал пробегал веселый утренний ветер, заставляя
шумно волноваться еще не спаленную тропическим солнцем траву и пугливо
вздрагивать пятнистых стройных жирафов, идущих на водопой. Жужжали большие
золотистые жуки, разноцветные бабочки казались подброшенными в воздух
цветами, и довольные мычали гиппопотамы, погружаясь в теплую тину прибрежных
болот. Утреннее ликование было в полном разгаре, когда ядовитая черная змея,
сама не зная, зачем, так, в припадке минутной злобы, ужалила большого
старого павиана, давно покинувшего свою стаю и скитавшегося в лесах одиноким
свирепым бродягой. Бешено залаяв, он схватил тяжелый камень и погнался за
оскорбительницей, но скоро остановился, решив лучше искать целебной травы,
среди всех зверей известной только собакам и их дальним родственникам,
павианам. Он давно знал уединенную лощину и не сомневался в своем спасении,
если только не разлился лесной ручей и не отделил его от желанной цели.
Во всяком случае надо было попробовать, и павиан, со злобным рычаньем
припадая на больную лапу, отправился в путь. При звуке его шагов мелкие
звери прятались в норы, и огненные фламинго стаями кружились над лесом,
взлетая от синих молчаливых озер. Один раз даже запоздавшая пантера
насторожилась и уже выгнула свою гибкую атласистую спину, но, увидев, с кем
ей придется иметь дело, грациозно вспрыгнула на дерево и притворилась, что
собирается спать. Никто не осмелился тревожить раздраженного лесного бродягу
в его стремительном беге, и скоро перед ним, сквозь густо сплетенные ветви,
засинела полоса воды. Но это был не знакомый ему ручей, а клокочущий мутный
поток, в пене и брызгах несущий к морю сломанные пальмы и трупы животных.
Опасения павиана оправдались: зимние дожди сделали свое дело. Правда, вниз
по течению находился брод, который не размывали самые сильные грозы. Поняв,
что это единственное спасение, встревоженный павиан снова пустился в путь.
На зверей змеиный яд действует медленно, и пока он только смутно испытывал
характерное желание биться и кататься по земле. Укушенная нога болела
нестерпимо. Но уже близок был желанный брод, уже виден был утес, похожий на
спящего буйвола, который лежал, указывая его место, и павиан ускорил шаги,
как вдруг остановился, вздрогнув от яростного изумления. Брод был занят.
Искусно сложенные стволы деревьев составили широкий и довольно удобный мост,
по которому двигалась нескончаемая толпа людей и животных. Вглядевшись,
можно было заметить, что она разделяется на стройные отряды.
За четырьмя рядами слонов, сплошь закованных в бронзу и блестящую медь,
следовал отряд копьеносцев, сильных и стройных, с позолоченными щитами и
золотыми наконечниками копий.
Дальше медленно и грузно шел носорог, опутанный массивными серебряными
цепями, которые черные рабы натягивали с обеих сторон, чтобы он мог
двигаться только вперед. Дальше на вороном коне гарцевал начальник отряда,
окруженный толпою помощников, большей частью юношей из богатых семейств,
подкрашенных и надушенных. Под их защитой ехала группа девушек и женщин,
сидящих вместо седел в затейливо устроенных корзинах. Отряд замыкали повозки
с палатками, съестными припасами и предметами роскоши. Около них суетились
рабы. Потом все начиналось сначала. Отряд следовал за отрядом, и трудно было
сказать, сколько прошло их, и сколько скрывалось еще в глубине леса. Все
люди, кроме рабов, имели кожу светло-желтого цвета, того благородного
оттенка, который отличает жителей Карфагена от прочих обитателей Африки.
Роскошные одежды, масса золота и серебра, шелковые палатки и пленные
носороги указывали на богатство и знатность вождя этих отрядов. И точно,
прекрасный Ганнон, брат Аполлона, как называли его льстивые греки, был
первым властителем первого по славе города - Карфагена. Теперь, в
сопровождении всего двора, он ехал на таинственную реку Сенегал, с берегов
которой ему и его предкам издавна привозили драгоценные камни, удивительных
птиц и лучших боевых слонов.
II
Павиан понял, что он погиб, если будет дожидаться конца шествия, и им
овладело яростное беспокойство. Мало-помалу оно перешло в то дикое
бешенство, когда глаза заволакиваются черной пеленой, кулаки сжимаются со
страшной силой, и зубы сами находят врага.
Почувствовав такой припадок, он попробовал удержаться, но было поздно.
Миг, и могучим прыжком он очутился на шее одного из проезжавших коней,
который поднялся на дыбы, пронзительно заржал от внезапного ужаса и бешено
помчался в лес. Сидевшая на нем девушка судорожно схватилась за его гриву,
чтобы не упасть во время этой неистовой скачки. Она была одета в красную
шелковую одежду, а ее обнаженная грудь, по обычаю богатых семейств, была
стянута сеткой, сплетенной из золотых нитей. Ее юное надменное лицо было бы
прекрасно, если бы неестественно раскрытые глаза и бледные губы не делали
его воплощением ужаса. И конь был стройный, дорогой, с голубыми жилами,
проступающими сквозь его белую шкуру, и видно было, что он умчался бы от
всякого врага, если бы этот враг не сидел на нем. Его бег становился все
медленнее и медленнее, несколько раз он споткнулся и наконец, тяжело
застонав, упал с горлом, перегрызенным страшным зверем. С ним вместе упали и
его всадники. Девушка быстро вскочила, но от ужаса, не будучи в силах
бежать, прислонилась спиной к дереву, напоминая статую из слоновой кости,
которые ставят в храме Истар. Павиан стал на четвереньки и хрипло залаял.
Его гнев был удовлетворен смертью коня, и он уже хотел спешить за своей
целебной травой, но, случайно взглянув на девушку, остановился. Ему
вспомнилась молодая негритянка, которую он поймал недавно одну в лесу, и те
стоны и плач, что вылетали из ее губ в то время, как он бесстыдно тешился ее
телом.
И по-звериному острое желание владеть этой девушкой в красной одежде и
услышать ее мольбы внезапно загорелось в его мозгу и легкой дробью сотрясло
уродливое тело.
Забылся и змеиный яд, и необходимость немедленно искать траву. Не спеша, со
зловонной пеной желанья вокруг безобразной пасти, начал он подходить к своей
жертве, наслаждаясь ее ужасом. Ее губы вздрогнули, как у ребенка, видящего
дурной сон, но изогнутые брови гордо нахмурились, и, протянув вперед с
запрещающим жестом свои нагие красивые руки, она начала говорить быстро и
повелительно. Она обещала подходящему к ней зверю беспощадную месть богини
Истар, если только он посмеет коснуться ее одежд, и говорила о
безжалостно-метких стрелах слуг великого Ганнона.
Кругом шелестели деревья, беспечно кричали птицы, и спасенья не было
ниоткуда. Но змеиный яд делал свое дело, и, едва павиан схватился за край
шелковой одежды и разорвал ее наполовину, он вдруг почувствовал, что
какая-то непреодолимая сила бросила его навзничь, и он судорожно забился,
ударяясь головой о камни и цепляясь за стволы деревьев. Иногда неимоверным
усилием воли ему удавалось на мгновение прекратить свои корчи, и тогда он
приподнимался на передних лапах, с трудом поворачивая в сторону девушки свои
невидящие глаза. Но тотчас же его тело вздрагивало, и, с силой
перевертываясь через голову, он взмахивал в воздухе всеми четырьмя лапами.
Почти обнаженная девушка, дрожа, смотрела на это ужасное зрелище. "Истар,
Истар, это она помогла мне", шептала она, озираясь, как будто страшась
увидеть прекрасную, но грозную богиню. И когда приблизились посланные на
розыски карфагеняне, они нашли ее лежащей без чувств в трех шагах от
издохшего чудовища.
III
Велик, и прекрасен могучий Ганнон. Это к его шатру привели судить найденную
девушку.
Двенадцать великих жрецов стояли на ступенях его переносного трона, и сорок
начальников отрядов окружали его рядами. Спасенная девушка, связанная, но
попрежнему гордая, предстала перед судилищем. Женщины бросали на нее злые
взгляды, девушки отворачивались, и только одни дети, улыбаясь, протягивали
ей цветы. Да сам Ганнон был спокоен и ясен, как обыкновенно, и ласково
гладил своей изнеженной тонкой рукой маленькую ручную обезьянку,
приютившуюся на его коленях. Один из жрецов встал и, потрясая рукавами своей
хламиды, на которой были вышиты звезды и тайные знаки, начал речь: "О,
прекрасный Ганнон, возлюбленный богами, вы, жрецы Аммона и Истар, и ты,
знаменитый народ карфагенский! Все вы знаете, что сегодня лесной дьявол в
образе страшного зверя умчал далеко в лес эту девушку, дочь великого вождя.
Найденная, она лежала без чувств на траве, и ее одежда была разорвана,
обнажая тело. Нет сомнения, что ее девственность, которой домогались столько
знатнейших юношей, досталась страшному зверю. Ни из древних папирусов, ни из
рассказов старцев мы не знаем случая, чтобы дьявол владел девой
карфагенской. Эта первая должна умереть, тело ее - быть брошено в огонь, и
память о ней - изгладиться. Иначе ее дыхание смертельно оскорбит достоинство
богини Истар". Он кончил, и одобрительно наклонили головы другие жрецы,
потупились начальники, недовольные, но не знающие, что возразить, и в дикой
радости завыл народ. Всегда приятно посмотреть на прекрасное девичье тело,
окруженное красными змейками пламени. Но не так думал Ганнон.
По выражению глаз и по углам губ связанной девушки он видел, что жрец был не
прав и что лесной дьявол не успел исполнить своего намерения. Его опытный
взгляд изысканного сластолюбца не мог ошибиться. Но открыто противоречить
жрецам было опасно, следовало употребить хитрость. Мгновение он был в
нерешительности, но вот его глаза засветились, на губах заиграла загадочная
улыбка, и, слегка наклонясь вперед, он сложил руки на груди, как бы
предвкушая какое-то удовольствие. "Великие жрецы, знающие самые сокровенные
тайны, и вы, доблестные военачальники, в дальних странах прославившие имя
Карфагена, я удивлен свыше меры вашей печалью. Почему вы думаете, что богиня
оскорблена? Разве не проявила она во всем блеске свою силу и власть? Разве
она не явилась на помощь любимейшей из своих дочерей? Лесной дьявол был
найден мертвым, но на его теле не было ни одной раны. Кто, кроме богини
Истар, поражает без крови, одним дуновением своих уст? Мудрые предки учили
нас, что только для достойнейших боги покидают свои небесные жилища и
вмешиваются в земные дела". Он подумал и неожиданно для самого себя добавил
с грациозной улыбкой и красивым движением руки: "И эту девушку, отмеченную
милостью богини, я, Ганнон, властитель всех земель от Карфагена до Великих
Вод, беру себе в жены". И он не раскаялся в своих словах, увидя, каким
нежным румянцем внезапно покрылись щеки его избранницы, какой радостный и
стыдливый огонь зажегся в ее прежде надменных, теперь смущенных и
благодарных глазах. Народ снова завыл от радости, но на этот раз
восторженней и громче, потому что, хотя прекрасное зрелище и ускользнуло от
него, он знал, какими великолепными подарками, какими царскими милостями
будет сопровождаться свадебное торжество. Хмурые жрецы не осмелились
возражать. Если Ганнон опасался их влияния, то они чувствовали перед ним
прямо панический ужас.
IV
Быстро упала на землю темная, страшная африканская ночь, и дикие запахи
бродячих зверей сменили запах цветов и трав. Словно грохот падающих утесов,
неслось рыкание золотогривых голодных львов. Отравленные стрелы нубийских
охотников держали их в стороне от лагеря. Иногда раздавался мгновенный
пронзительный стон схваченной во сне лани, и ему вторил хохот гиен. Над
лесом видно было большую желтую луну. Неслышно скользила она и казалась
хищником неба, пожирающим звезды. Свадебный пир был окончен, факелы из
ветвей алоэ потушены, и пьяные негры грузно валялись в кустах, возбуждая
презрение воздержанных карфагенян.
В белом-шелковом шатре ожидал Ганнон свою невесту, тело которой искусные
рабыни умащали волнующими индийскими ароматами. Золотым стилем на восковых
дощечках он описывал пройденный им путь и отмечал количество купленной и
отнятой у туземцев слоновой кости. Мечтать и волноваться в ожидании первой
брачной ночи было не в его характере. Медленно, отпустив рабынь, шла юная
невеста, направляясь к заветному шатру. Волнуясь и краснея, повторяла она
про себя слова, которые должна сказать, войдя к своему жениху: "Вот твоя
рабыня, властитель, сделай с ней все, что захочешь". И мысль о том, что
будет дальше, розовым туманом застилала ее глаза и, как пленную птицу,
заставляла биться сердце. Внезапно перед ней зачернелся какой-то странный
предмет. Подойдя ближе, она поняла, в чем дело. Озлобленные карфагеняне
отрубили голову у мертвого павиана, и, воткнутая на кол, она была выставлена
посреди лагеря, чтобы каждый проходящий мог ударить ее или плюнуть, или
как-нибудь иначе выразить свое презрение. Тупо смотрели в пространство
остекленевшие глаза, шерсть была испачкана запекшейся кровью, и зубы
скалились по-прежнему неистово и грозно. Девушка вздрогнула и остановилась.
В ее уме снова пронеслись все удивительные события этого дня. Она не
сомневалась, что богиня Истар, действительно, пришла ей на помощь и поразила
ее врага, чтобы сохранилась ее девичья честь, чтобы не запятнался древний
род, чтобы сам прекрасный, как солнце, Ганнон взял ее в жены. Но в ней
пробудилось странное сожаление к тому, кто ради нее осмелился спорить с
Необорной и погиб такой ужасной смертью. Над какими мрачными безднами теперь
витает его дух, какие леденящие кровь видения окружают его? Страшно умереть
в борьбе с богами, умереть, не достигнув цели, и навсегда унести в темноту
неистовое бешенство желаний.
Порывистым движением девушка наклонила свои побледневшие губы к пасти
чудовища, и мгновенный холод поцелуя остро пронзил все ее тело. Огненные
круги завертелись перед глазами, уши наполнились шумом, подобным падению
многих вод, и когда наконец она отшатнулась, она была совсем другая.
Не спеша, по-новому спокойная и задумчивая, она продолжала свой путь. Ее
щеки больше не пылали, и не вздрагивало сердце, когда она думала о Ганноне.
Первый девственный порыв ее души достался умершему из-за нее лесному
дьяволу.
