Риша... Это я придумала звать ее Ришей... Марина - Мариша - Риша...
Простенько и оригинально... Помнится, когда я впервые назвала ее так, она
весело расхохоталась и долго не могла успокоиться, хотя за секунду до этого
пребывала в крайне мрачном настроении из-за двойки по химии... Подобные
резкие перепады настроения у нее случались довольно часто, и мы считали, что
такой уж у нее характер... Риша...


Наверное, я на всю оставшуюся жизнь запомню этот белый "москвич",
забрызганный грязью, с наклейкой "не верь жене и тормозам" на заднем
стекле... Мы с Ришей шли по тротуару, я крепко держала ее за руку, потому
что она была слегка под градусом. Риша шла насупившись, спрятав нос в
свободно болтавшийся вокруг тонкой шеи клетчатый шарф, а я рассеянно
оглядывалась по сторонам, размышляя, стоит ли идти в зоомагазин за собачьим
кормом, или Том поживет еще пару недель на моих авангардистских борщах и
котлетах... И тут рука Риши забилась в моих пальцах вытащенной на сушу
рыбкой, высвободилась, перед моими глазами мелькнул клетчатый шарф,
завизжали тормоза...

- Она сама кинулась!.. - бился в истерике водитель "москвича", в ужасе глядя
на забрызганный кровью бампер. - Вы же видели, девушка! Она сама!..

Помню, я сидела на корточках рядом с распростертой на тротуаре Ришей. Ее
полуприкрытые глаза виновато смотрели на меня, русые локоны мокли в черной
осенней луже, изо рта и из носа текла кровь, сломанная левая нога была
согнута под сверхъестественным углом, и на джинсах в районе лодыжки
стремительно расползалось мерзкое красно-бурое пятно. Бежевая куртка была
разорвана в нескольких местах, покрыта полосами засыхающей грязи и
запекающейся крови, и я тупо думала, что ее теперь ни в какую химчистку не
примут. Пропала курточка...

- Идиотка, идиотка, идиотка... - плача, монотонно повторяла я.

Риша жалобно мычала что-то в ответ, как будто извинялась, и пыталась
слизнуть с губ кровь. Боли она, наверное, не чувствовала...

Потом толстый, потеющий, недовольный жизнью милиционер стоял надо мной,
держа в руках карандашик с ластиком на конце и блокнот, и тщетно ждал, что я
скажу что-нибудь путное. Я совсем потеряла над собой контроль и ревела,
размазывая по лицу косметику, хлюпала носом, а в ответ на его вопросы
издавала нечленораздельные звуки - то ли стоны, то ли всхлипы, то ли
какое-то бульканье. Каждая попытка заговорить заканчивалась отчетливым "твою
мать". Милиционер пытался меня утешить всевозможными дежурными фразами, даже
под конец погладил по голове, но я, вместо того, чтобы прийти в себя,
уткнулась ему лицом в колени и завыла. Милиционер застыл на месте, не зная,
что делать, а его товарищи хихикали в кулак.

Потом приехала "скорая", и я вилась вокруг носилок, как глупая птичка вокруг
разоренного гнезда. Хватала Ришу то за рукав, то за ботинок, умоляя
санитаров положить ее поудобнее. Санитары матерились и оттаскивали меня.
Риша ни на что не реагировала и только изредка поводила вокруг глазами,
которые то и дело закрывались. В конце концов санитары отволокли меня на
безопасное расстояние, всучили стакан с валерьянкой, сказали адрес больницы
и заверили, что я смогу ее навещать, и я смирно стояла на месте, потягивая
отвратительную жидкость и не сводя глаз с машины.

Наконец машина уехала, и нас, меня и перепуганного дядечку-водителя, повезли
в милицию. Там я подписывала какие-то непонятные бумажки, написанные на
тарабарском языке, попутно приводя в чувство умирающего со страха дядечку.
Потом меня отпустили.

Я приехала домой, покормила Тома - он еще долго стоял у двери, ожидая
прихода той, второй хозяйки, - закурила и в одежде завалилась на диван перед
телевизором...

Спустя час в голове моей прояснилось. Я вскочила, сняла со стула рюкзак
Риши, нашла в заднем кармане записную книжку, открыла ее на первой
попавшейся странице, набрала номер...

- Алло, это Слава? Марина в больнице, под машину попала!..

- А это кто?.. - спокойно вопросили на том конце провода.

- Катя, я ее подруга...

- В какой больнице? Это серьезно?

- Серьезно, у нее куча переломов... Больницу сейчас скажу...

Я глянула на свою ладонь, где ручкой был записан адрес, и продиктовала его в
трубку.

- Хорошо, - после продолжительного молчания сказала трубка. - Как-нибудь
заеду... Дела навалились, времени в обрез... Если получится...

Я в недоумении повесила трубку. Тот самый Слава, при упоминании имени
которого лицо Риши начинало светиться похлеще новогодней лампочки на елке...
Тот самый Слава, о котором я слышала столько хорошего от Риши и столько
плохого вообще... Тот самый виртуально-инфернально-романтический Слава... Я
потрясла головой и набрала новый номер:

- Лена, это Катя, Марина в больнице...

Все то же самое. Да, конечно, да, жалость-то какая, да, обязательно заеду,
если время будет... Пару раз искреннее недоумение: "А кто такая Марина?".
Спасителю-Паше я, разумеется, так и не дозвонилась, он возник только на
следующий день, причем уже обо всем осведомленный.

Выплакавшись в Пашин автоответчик, я отправилась на кухню разогревать Тому
суп. Том вертелся под ногами, стучал по полу хвостом и умильно облизывался.

- Ришу ждешь? - спросила я. - Думаешь, приедет, косточку тебе привезет?..
Фигушки...

Внезапно у меня задрожали колени, я села прямо на пол, держа в руках пустую
миску Тома, и опять заревела. Том встал на задние лапы, заглянул в миску,
ничего там не нашел и принялся деловито слизывать с моего лица слезы.



Риша была моей школьной подругой. Ну, не то чтобы подругой - она никого не
подпускала к своей персоне достаточно близко - просто мы с ней списывали
друг у друга контрольные, вместе прогуливали уроки, пили из одной бутылки на
школьных пьянках... Рассказывали друг другу всю свою подноготную, как
попутчики в скором поезде, которые знают, что никогда больше не встретятся.

Риша была нашей школьной сумасшедшей. Зимой приходила в школу в домашних
тапочках, честно отвечала самым свирепым учителям, что не сделала домашнее
задание, потому что лень было, пела песни на уроках... Уж почему ее не
исключали - не знаю. Наверное, потому, что она всех веселила.

Мальчикам она нравилась, они ей - нет. Мальчики обижались и говорили: "Тоже
мне, высшая раса". Риша хохотала в ответ. Она была на самом деле очень
умной, наша Риша. Бескорыстно подсказывала всем на уроках всеми ненавидимой
биологии. Если, конечно, не находилась в своем обычном состоянии
отсутствующего присутствия. Я определяла, что мысли Риши блуждают где-то в
высших сферах, по тому, как темнели ее серые глаза. Учительница русского
выводила ее из транса самым садистским способом - подходила и громогласно
взывала: "Марина!!!" Риша вздрагивала и испуганно смотрела на нее...



После школы мы разбрелись кто куда. Я благополучно провалилась, поступая в
институт, устроилась в Музфонд переписывать ноты и поселилась в
однокомнатной квартирке на окраине. Родители мои развелись, контактировать
со мной, как с нежелательным напоминанием о прошлом, никто из них желания не
изъявил, и я осталась одна. Иногда подрабатывала переводчиком в каком-то
широко известном в узких кругах издательстве, частенько вдумчиво смотрела по
утрам в абсолютно пустой холодильник. От скуки завела себе Тома, тощего
беспородного песика с остренькой, как у лисички, мордочкой.



Куда делась после школы Риша, никто из нас не знал. Ходили слухи, что она
тоже провалилась на вступительных экзаменах, получила нервный срыв, попала в
психушку... Кто-то утверждал, что она умерла - то ли от СПИДа, то ли от еще
какой гадости. Потом мы, бывшие одноклассники, забыли и друг о друге, и о
Рише...



Я полностью вжилась в роль одинокой, никому не нужной дамы с собачкой и
периодически пустым холодильником. Знакомств ни с кем не заводила, общалась
с людьми, за исключением соседа-алкоголика, стрелявшего у меня "десятку до
получки" и никогда ее не отдававшего, исключительно по телефону и только в
случае крайней необходимости, с утра до ночи возилась с партитурами, по
праздникам торжественно покупала себе любимой бутылку полусладкого вина и
распивала ее, чокаясь бокалом со своим отражением в зеркале. Иногда наливала
Тому. Том лакал и фыркал, после чего у него порядочно заплетались лапы.



И вот в один прекрасный день я получила из издательства за перевод какой-то
мудреной статьи про отголоски культа Гитлера в поэзии современных немецких
служителей Пегаса определенное количество рублей деньгами и решила содеять
совершенно беспрецедентное мотовство - купить себе свитер. Обычно я
отоваривалась в секонд-хендах, но на этот раз поехала в центр, в какой-то
модный магазин - одна из моих телефонных знакомых сказала мне, что там
распродажа.

Свитер я так и не купила. Потому что у самых дверей магазина, между мусорной
урной и ярко освещенной витриной, я обнаружила сидящей прямо на асфальте
свою бесследно пропавшую одноклассницу Ришу. Сначала я приняла ее за обычную
бомжиху и даже хмыкнула себе под нос, недоумевая, куда же это смотрит
милиция, но потом вдруг поняла, что эти светло-русые космы и бледная
мордочка с выпирающими скулами мне знакомы... Первым моим желанием было
отвести взгляд и незаметно проскользнуть мимо. Встречи со старыми знакомыми
никогда не доставляли мне особого удовольствия - бесполезная потеря времени
за разговорами о погоде и семейном положении, - но Риша вдруг в упор
уставилась на меня, и я, решив, что она, вероятно, тоже меня узнала, выдала
дежурную улыбку:

- Марина?

- Здорово, Катечка, лапочка моя... - вздрогнув, как будто от
неожиданности, и тоже расплывшись в улыбке, но вполне искренней, ответила
Риша.

Тут я поняла, что она пьяна вдрызг. Еще со школьных времен я помнила, что
Риша пьяная отличается от Риши трезвой потрясающей любовью ко всему живому и
патологической склонностью к уменьшительно-ласкательным наименованиям.
Класса с восьмого по школе ходила легенда о том, как Риша в пьяном виде
пришла на биологию, перецеловала все фикусы в кабинете и кинулась к
учительнице с воплем <Галиночка Ивановна!> и распростертыми объятьями.
Сейчас она была примерно в таком же состоянии.

Я даже забыла изобразить радостное удивление по поводу неожиданной встречи.
Мне стало ее жалко.

- Наотмечалась? - сочувственно спросила я. - Прямо как в школьные
годы... Давай вставай, тут милиция ходит.

Риша вперила печальный взгляд мутных глаз куда-то мимо меня и очень серьезно
сказала:

- Ничего я не отмечала, Катечка. Хреново мне... Все хреново. Вот
смотри... сижу я тут. Асфальт холодный - хреново. Люди туда-сюда мельтешат -
хреново. Тошнит - тоже хреново... Слушай, - на ее лице внезапно снова
возникла сияющая, добрая улыбка. - Пошли водки купим? За встречу. У меня еще
какие-то деньги оставались...

Я решительно протянула ей руку:

- Вставай-вставай!.. Маринка, да ты совсем пьяная!

- Я не Маринка, я Риша, - недовольно поправила она.

- Хорошо, Риша. Ты далеко отсюда живешь? Хочешь, я тебя домой отвезу?

- На лимузи-и-ине? - расхохоталась на всю улицу моя пропавшая
одноклассница.

- Нет, на метро. Но хоть послежу за тобой.

- Не надо за мной следить. Я сама. Я все сама могу.

- Можешь, можешь... - заверила ее я. - Так где ты живешь?

Риша на секунду задумалась и энергично пожала плечами:

- А ч-черт его знает!



Понятия не имею, что тогда во мне проснулось - извечная бабья жалость,
желание хоть какого-то живого общения или материнский инстинкт. Но двадцать
минут спустя мы с Ришей уже тряслись в вагоне метро. Риша прислонилась к
моему плечу и дремала, периодически икая. Сверху на нас уничтожающе смотрела
довольно моложавая бабулька, которая явно жаждала места на сиденье. А я в
это время давала себе торжественную клятву приютить Ришу, пока она не
протрезвеет, а потом немедленно спровадить ее домой, даже если мне придется
осведомляться о ее месте жительства в канцелярии преисподней. Одета она была
довольно чистенько и опрятно, светло-русые волосы не были причесаны, но мыли
их, судя по всему, недавно - в общем, на бродяжку она похожа не была.

- Риш, ну ты хоть расскажи, что ты все это время после школы делала,
как жизнь-то вообще? - от нечего делать попросила я.

- Жизнь?.. - Риша икнула. - Дер-рьмо!

- Неоригинально, - поморщилась я.

- А чего, истинная правда обязательно оригинальна? - удивилась Риша и
снова задремала.

Мой взгляд случайно упал на костлявую, с узким запястьем руку Риши, которой
она цепко держалась за мою куртку. Вся ее тонкая полупрозрачная кожица была
испещрена странными круглыми пятнами, плотными и какими-то морщинистыми. В
центре одного пятна была уже заживающая ранка зеленовато-коричневого цвета и
очень отталкивающего вида.

Риша неожиданно открыла мутные светло-серые глаза, проследила направление
моего взгляда и торопливо сунула руку в карман.

- Экзема, - быстро сказала она. - Но не заразная. Это такая особая
экзема... - и неожиданно завопила на весь вагон: - Да что этот гребаный
поезд так трясется, я сейчас сблевану!..

Остальные пассажиры осуждающе на нас посмотрели, но Риша в подтверждение
своих слов оглушительно рыгнула, причем с таким мастерством, что мой желудок
беспокойно булькнул в ответ, и вокруг нашего сиденья незамедлительно
образовалось довольно обширное свободное пространство.

Удовлетворенная произведенным эффектом, Риша захихикала, но потом снова
устроилась у меня на плече.

- Если еще раз такое вытворишь, мы расстанемся на следующей же
станции! - прошипела я ей в ухо. - Пьяное хамло!

Но Риша уже умиротворенно посапывала, и я оставила ее в покое. В конце
концов, она всегда отличалась неадекватным поведением. Горбатого могила
исправит.

<До чего же довело тебя одиночество, дама с дворняжкой,> - думала я,
покачиваясь в такт движения поезда и пытаясь повернуть голову так, чтобы
Риша не пыхтела мне прямо в ухо. - <Ты везешь к себе домой пьяную в доску
бывшую знакомую... Может, она воровка, может, наркоманка, может, ее милиция
разыскивает... До чего же тебя довело одиночество и ностальгия по
прошлому... Тогда у тебя была хотя бы видимость того, что у тебя есть
друзья, а не голоса на том конце телефонного провода...Тьфу, какой
неуместный пафос...>



Том сразу признал Ришу. Пока она раздевалась, он вертелся вокруг и
самозабвенно стучал хвостом.

- Где тут... ик!.. сортир? - держа у рта сжатую в кулак руку, спросила
Риша. - Ик!.. Меня ужасно мутит!

Я быстро протащила ее за шиворот по коридору, впихнула в кабинку, захлопнула
дверь и отправилась на кухню готовить чай. Я уже очень давно не допивалась
до подобного состояния, но помнила, что мне в таких случаях всегда
становилось полегче после нескольких кружек крепкого чая.



Чай уже был заварен, а Том чавкал под столом - я угостила его холодной
котлетой, - но Риша признаков жизни не подавала. Минут пятнадцать я нервно
ерзала на табуретке, потом не выдержала...

- Риша! - забарабанила я в дверь туалета. - Ты там долго еще?

- С-сейч-час... - еле слышно пробурчали из-за двери.

Я бесцеремонно вломилась в кабинку, с трудом поставила сидевшую в обнимку с
унитазом Ришу на ноги и потащила ее в ванную. Риша не возражала. Я быстро
раздела ее, сломав крючок на лифчике и оторвав пуговицу на рубашке, сунула в
ванну и включила душ. Риша с размаху бухнулась на колени, но сил выползти
из-под струй воды у нее не было, и она только булькала и постанывала.

Более жалкого зрелища я в жизни не видела. В школе Риша была девочкой
нехуденькой, что называется, плотного телосложения - все на месте, жир не
висит, но и кости не торчат. Сейчас же это был то ли лягушонок, то ли
малолетний узник концлагеря. Живот провалился, ребра выпирали даже между
грудей, а позвоночник напоминал ожерелье из крупных бусин. И все, что
осталось от прежней Риши, было еще и изуродовано до неузнаваемости - ноги в
синяках всех расцветок, руки от запястий до локтей в шрамах, сидевших так
густо, что они напоминали каких-то мерзких копошащихся червячков. Причем
многие шрамы были совсем свежими, а некоторые образовывали странные
геометрические рисунки.

- Ну мать, ты хороша... - только и смогла проговорить я.

Риша ничего не ответила.



Чай она пила молча, изредка вздрагивая от приступов икоты. С мокрых
спутанных волос на линолеум капала вода.

- Ну как, прочухалась? - сочувственно спросила я, наливая ей вторую
чашку.

- Немножко, - Риша потрясла головой. - Вот ведь что значит с самого
утра пить... У тебя ужасно симпатичная собачатина.

Том под столом завертелся и забарабанил хвостом с удвоенной энергией, поняв,
вероятно, что речь идет о нем.

- Это вместо мужа, сына-хулигана и свекрови-стервы, - усмехнулась я. -
За троих работает.

- Так ты не замужем? - удивилась Риша. - Странно... А я-то думала, ты
быстро себе гнездо совьешь...

- Не склалось, - пожала плечами я. - Мужики пошли хлипкие какие-то,
тот слабак, этот неудачник, а у третьего с самым главным проблемы... Да и
вообще уже и не хочется. В смысле замуж. Все знакомые на мужей жалуются -
кто пьет, кто дерется, кто весь в губной помаде приходит, кто просто
дурак... А у тебя как по этой части?

Воцарилась тишина. Я посмотрела на Ришу и увидела, что она спит, уронив
голову на стол. Я потеребила ее за плечо:

- Эй! Тебе же вроде полегчало!

Риша замычала в ответ.

- Ладно, - я встала из-за стола. - Пошли, я тебя спать уложу...



Я постелила Рише на диванчике в своей комнате. Она прямо в одежде забилась
под одеяло и тут же отключилась. Я принесла стакан воды и поставила его на
тумбочку рядом с диваном, потом сходила за оставленным в прихожей рюкзаком
Риши. Он был грязный, драный, а на внешнем кармане была тщательно выведена
маркером надпись <Остерегайтесь подделок>. Внутри что-то шуршало и
побрякивало. Рюкзак я засунула между стеной и диваном, а сама пошла на
кухню.



Когда я вернулась с тарелкой жареной картошки и уселась перед стареньким
черно-белым телевизором, предварительно поставив на нем минимальную
громкость, чтобы не разбудить Ришу, с дивана донеслись всхлипывания. Я
оторвала взгляд от экрана...

Риша отчаянно плакала во сне. Ее правая рука, лежавшая на подушке и
вывернутая ладонью кверху, судорожно подрагивала. Пальцы сжимались и
разжимались, как будто пытаясь обхватить что-то невидимое.

Я поставила тарелку на стол, подошла к дивану и успокаивающе погладила Ришу
по голове. Риша продолжала плакать, дыша на меня перегаром. Тогда я
инстинктивно протянула руку и вложила ее в ладонь Риши. Риша сжала ее так,
что у меня захрустели косточки, и я вскрикнула от боли. Моя пьяная
одноклассница тут же открыла глаза, увидела меня, страдальчески скривилась и
оттолкнула мою руку.

- Не-ет... - прошептала она, зажмурившись, и по ее щекам снова потекли
слезы. - Не-ет... Зачем ты так?.. Зачем?..

Когда я пришла в себя от удивления и собиралась уже сказать какую-нибудь
дежурную утешительную фразу, Риша снова заснула. Теперь она только тихонько
посапывала, а спустя секунду еле заметно заулыбалась. Я пожала плечами и
вернулась к телевизору и недоеденной картошке. Когда я через некоторое время
снова посмотрела на спящую Ришу, улыбка у той уже расползлась до самых ушей.



Я бы могла тогда, конечно, позвонить ее родителям - если они не сменили
место жительства. Но вся проблема была в том, что домашнего телефона Риши
никто из нашего класса не знал за ненадобностью. Его знала наша классная
руководительница, но когда она звонила матери Риши, дабы сообщить про
очередной финт ушами, сотворенный нашей школьной сумасшедшей, та с
раздражением отвечала, что Риши уже две недели как нет дома, и где она
пропадает - одному Богу известно. Дома Рише не нравилось. На совместных
пьянках она жаловалась мне, что на нее там все ругаются, обзывают больной и
постоянно пытаются накормить разными непонятными таблетками, добытыми по
рецепту знакомых психиатров. Поэтому Риша кочевала по знакомым, не доставляя
им этим особых неудобств - тихо приходила, рано ложилась спать, садилась за
общий стол только после нескольких настойчивых приглашений и так же тихо,
незаметно исчезала. У меня она как-то тоже жила целую неделю, причем мама
моя ее заметила только на третий день.



За весь вечер и за всю ночь Риша не проснулась ни разу. Изредка я слышала
какое-то бормотание, всхлипы и один раз - громкий заливистый смех, внезапно
оборвавшийся. Смех этот, такой знакомый по прежним временам, опять навеял на
меня ностальгию, и я до рассвета лежала на животе, подперев руками
подбородок, и вспоминала школу, одноклассников и даже завуча, столь люто
когда-то ненавидимого. Хотелось спеть песню <Куда уходит детство> и с
понедельника начать новую жизнь, поставив крест на своем затворничестве, -
впрочем, такое у меня бывало и раньше, я знала, что это пройдет, что петь я
не стану, что друзья-знакомые, которых у меня было так много в школьные
годы, мне на фиг не нужны, и что начало новой жизни с понедельника всегда
приходится переносить на вторник, потом - на среду, а со среды и до
следующего понедельника недалеко...



Утром мы с Ришей сидели на кухне и дружно смотрели на никак не желавший
закипать чайник. Физиономия Риши, обрамленная нечесаными волосами, была
крайне угрюма.

- Сон плохой приснился? - поинтересовалась я.

- Нет... - помотала головой она. - Я все понять не могу... Зачем они
меня выгоняют каждый раз. Там все так хорошо, а они... выгоняют...

- Откуда выгоняют? - удивилась я. - Кто?

- Прямо как там... - не обращая на меня внимания, продолжала Риша. -
Сидишь на подоконнике, окно открытое, руками в решетку вцепишься, высунешь
на улицу все, что только можно... Вроде как гуляешь... Хорошо так, сидишь,
внизу по улице человек идет, ты к нему подходишь, говоришь: <Привет!> И он
тебе: <Привет!>... И улыбается, и машины ездят разноцветные, асфальт под
ногами... теплый... я там всегда босиком ходила, тапки скину где-нибудь - и
забуду... Солнышко светит... А тут санитарка сзади: <Слезай с окна! Ишь чего
придумала!>...

Риша стукнула кулаком по столу и расплакалась:

- Су-уки! Суки они все!

Я застыла, сидя на табурете, потом осторожно спросила:

- Риша, ты о чем?

- Ни о чем, - покачала головой она и неожиданно посмотрела на меня с
отчаянием: - Не спрашивай. Все равно не скажу...

Чайник закипел. Я засуетилась, доставая кофе и заварку. Риша монотонно
раскачивалась туда-сюда и что-то бормотала себе под нос. Делая вид, что
крайне увлечена процессом вскрытия банки с растворимым кофе, я прислушалась.

- Я хочу домой... Я хочу домой... - шептала она.



После завтрака Риша поинтересовалась, есть ли у меня краски для рисования. Я
дала ей коробочку с акварелью и несколько листов бумаги - все это богатство
было найдено в стенном шкафу в коридоре, - и она понуро пошлепала в
комнату, а я вернулась на кухню и осталась сидеть там наедине со своими
скачущими, как тушканчики, мыслями и полнейшим недоумением. Где она живет и
как ее туда выпроводить? Что с ней случилось за это время? И что, наконец,
значит вся эта белиберда, которую я сейчас слушала на протяжении получаса?
Риша всегда была со странностями, но все эти странности сейчас явно били
через край и довольно сильно меня нервировали. Да и вообще - она что,
решила, что пришла сюда на вечное поселение? Заявилась в гости, как в старые
добрые времена? Но ведь в старые добрые времена она хотя бы предварительно
разрешения спрашивала, говорила, насколько этот <поход в гости> затянется...
И вообще, несмотря на то, что я сама ее сюда привезла, это уже наглость...



Утихомирив тушканчиков, я пошла в комнату. Риша сидела за столом и
старательно изображала что-то на листе бумаги, зажав кисточку в кулаке, как
трехлетний ребенок.

- Объясни наконец, где ты живешь, - ровным и спокойным (по
возможности) голосом потребовала я. - За тебя, наверно, волнуются.

- За меня ник-то, - не оборачиваясь, начала чеканить Риша. - Ни-ког-да
не вол-ну-ет-ся. Я у Паши живу.

- Позвони ему хотя бы.

Риша непонимающе на меня посмотрела:

- На фиг я буду ему звонить? К тому же он меня достал.

- Риша, - с чувством сказала я. - На этой жилплощади даже мы с Томом с
трудом умещаемся. Тебе это понятно?

- Понятно, - Риша встала из-за стола, прошла мимо меня и отправилась в
ванную, держа на весу заляпанные краской руки.

- Мне все понятно, - продолжила она, выходя из ванной. - Я сейчас же
уйду. Спасибо, что приютила, - она неожиданно подскочила ко мне и чмокнула
меня в щечку. - Где мой рюкзак?

Мне стало неудобно - получалось так, как будто я выгоняю Ришу из своего дома
поганой метлой. Чрезмерная совестливость всегда мешала мне жить.

- Подожди, подожди, - засуетилась я, бегая вокруг сосредоточенно
искавшей свой рюкзак Риши. - Я не имела в виду, что ты сей же момент должна
уйти, я просто... ну, хотела сказать... Хотела сказать, что если ты ко мне
надолго, это будет неудобно, только и всего...

- Я искренне не хочу никому причинять неудобства, - на мгновение
остановившись, сказала Риша. - Так где мой рюкзак?

- Ты не причиняешь мне никаких неудобств, - заявила я. - И спокойно
можешь пожить тут еще несколько дней. Я только рада буду. Вспомним
молодость, в конце концов!

Риша наконец прекратила поиски и серьезно на меня посмотрела:

- Точно не причиняю?

- Точно.

- Только я не хочу вспоминать молодость, - заметила она и, как ни в
чем не бывало, вернулась к своей живописи.

Я плюхнулась на диван и раскрыла лежавшую на подушке книгу, которую читала
уже невесть сколько времени и даже успела позабыть автора и название. Мое
положение плавно превращалось в идиотское - я явно разучилась общаться с
людьми. Я была бы счастлива, если бы Риша тогда ушла, но я не хотела, чтобы
у нее осталось впечатление, будто я ее выгнала... Надо было изыскивать
другие способы...



Моя намеченная на этот день работа с партитурами безвозвратно погибла - Риша
самозабвенно рисовала уже третий час, и требовать освободить стол после той
сцены мне было как-то неудобно. Наконец я не выдержала, бесшумно подошла к
Рише сзади и взглянула через ее плечо на то, что она уже столько времени
творила.

Это был пейзаж, очень странный. Кирпично-красного цвета равнина, уходившая к
горизонту, где в лучших традициях жанра высились какие-то пологие, но
массивные скалы, и испещренная большим количеством то ли речек, то ли
ручьев - с перспективой у Риши были заметные проблемы. По берегам этих то ли
речек, то ли ручьев густо росли какие-то фантастические, высокие,
изумрудно-зеленые растения, усыпанные огромными черными цветами. Над цветами
вились умопомрачительной раскраски то ли бабочки, то ли птички вроде
колибри. Кое-где на кирпично-красной плоскости равнины высились холмики,
поросшие бледно-салатовой зеленью, тоже усыпанной какими-то цветочками. Небо
над всем этим было приятного бледно-голубого цвета, и в нем сияли два почти
одинаковых по размерам солнца.

- Марсианские хроники, - усмехнулась я.

Риша резко обернулась и обиженно на меня посмотрела:

- Что ты смеешься? Это я вспоминаю... Может, и не похоже... Там на
самом деле намного красивее...

- Там? Тебя что, эти... - я сделала себе на голове пальцами нечто,
долженствующее обозначать антенны, но больше походившее на разветвленные
рога. - пришельцы похищали? У тебя с ними контакт? А то очень похоже на
разные марсианские панорамы...

- Ну тебя, - еще больше обиделась Риша и принялась дорисовывать свой
пейзаж.



Когда Риша закончила свои художества и положила их сохнуть на подоконник, я
вручила ей поводок и попросила выгулять Тома - у меня, дескать, много дел.
Риша кивнула, сообщила, что заодно купит себе чего-нибудь съестного, чтобы
меня не объедать, и отправилась одеваться.

Как только она вышла за дверь, я кинулась к втиснутому между диваном и
стеной рюкзаку Риши и принялась рыться в нем, как истинный шпион. Я
полагала, что все люди носят с собой записную книжку, и мне было известно
имя - Паша. Соответственно, если я найду его телефон, то я ему немедленно
позвоню, и он, вероятно, приедет и заберет наконец отсюда это странное
создание.

Сам рюкзак был набит одеждой, из чего я сделала вывод, что кочевой образ
жизни продолжается. В заднем кармане обнаружились куда более интересные
вещи - заколки, какие-то истрепанные резинки, пыльная расческа, паспорт,
который я из любопытства открыла, и оттуда на меня воззрилась Риша с таким
страдальческим выражением лица, что я бы рассмеялась, если бы на этом
страдальческом лице не было вымученной, кривенькой, еле заметной, как у
Джоконды, улыбки - <со мной все в порядке, дяденька фотограф...>. Еще там
были: шариковые ручки, желтый кленовый листик, коробочка из-под дешевых
презервативов с изображением склонной к полноте блондинки, несколько плоских
засушенных цветочков, на редкость неумело сплетенная фенечка из бисера - на
маленькой неформалочке из соседнего подъезда, ужасно смешившей меня своим
внешним видом, феньки были и то приличнее, - дикое количество таблеток в
разноцветных упаковках, стопка фотографий, завернутых в рваную бумагу и
перетянутых резинкой, и вожделенная записная книжка. На таблетки я не
обратила никакого внимания, поскольку сама всегда таскаю в своей сумочке
всевозможные лекарственные средства - от головной боли, от кашля, от
изжоги... Правда, не в таком количестве.

Паш в записной книжке оказалось целых трое, но только один - без фамилии и
обведенный зеленым карандашом, из чего я сделала вывод, что именно он мне и
нужен.

Кое-как преодолев робость, которая всегда охватывает меня, когда приходится
звонить незнакомым людям, я набрала номер. Ждать пришлось недолго - спустя
пару секунд мне сообщили, что со мной говорит автоответчик. Я так и не
успела собраться с мыслями и после гудка выпалила примерно следующее:

- Здравствуйте, Паша, это Катя, я... ну вы меня не знаете... В общем,
я бывшая одноклассница вашей... то есть извините... бывшая одноклассница
Марины. Я ее нашла на улице, она пьяная была... Не говорит, где живет...
Потом сказала, что у Паши, я решила, что это вы... Я ваш номер нашла... В
общем, если это вы, то позвоните, а если нет... извините пожалуйста...

Продиктовав свой номер, я повесила трубку и шумно выдохнула. Потом подбежала
к окну - Риши во дворе не было. У меня мелькнула мысль, что она, наверное,
уже вошла в подъезд - Том не любит долго гулять и пулей несется домой, как
только сделает свои дела. Я быстро сунула все Ришино добро обратно в карман
рюкзака, застегнула его, запихнула на прежнее место, села за стол и начала
судорожно раскладывать на нем нотные листы...



Риша вернулась через два часа. За это время я успела обегать весь двор и
ближайшие окрестности, допросить всех бабулек, густо сидевших на лавочках у
подъездов (<Да, ходила девочка такая с собачкой... приличная девочка...
потом ушла куда-то... да не помню я, милая-я-я...>) и вообще чуть с ума не
сойти - правда, меня больше волновала судьба Тома, единственного близкого
мне живого существа. В конце концов я прибежала обратно домой, накапала себе
валерьянки и со стаканом в руке обессиленно грохнулась на диван.

Риша позвонила в дверь и держала палец на кнопке звонка, пока я не открыла.
Людей в таком состоянии мне еще видеть не доводилось. Тома она, правда,
вернула мне в целости и в сохранности, на немного согнутых в коленях ногах
все-таки держалась, а под мышкой у нее был свежий батон белого хлеба с
оторванной горбушкой, но... Лицо у нее было такого же цвета, как хлебная
мякоть, губы посинели, водкой от нее разило на километр, а слезящиеся
бессмысленные глаза сузились в щелочки.

- Что с тобой?! - завопила я, хватая в охапку грязного и бурно
вертевшего хвостом Тома. - Где ты была?!

Риша пробубнила нечто нечленораздельное, не разлепляя губ, и протянула мне
батон.

- Подожди... - я скинула Тома на пол, вытерла грязные ладони об юбку
и взяла хлеб. - Господи, где и на какие деньги ты так нажралась?!

Риша опять ответила что-то нечленораздельное и, усевшись на коврик у двери,
принялась медленно-медленно развязывать шнурки на ботинках. Я присела на
корточки рядом с ней и пару раз хлопнула в ладоши перед самым ее носом, но
реакции не добилась.

- Марина, послушай, - отчетливо сказала я ей в ухо. - Я звонила Паше.
Сказала, чтобы он мне позвонил. Когда он позвонит, я попрошу его приехать и
забрать тебя отсюда домой. Понимаешь? До-мой.

Риша окончательно запуталась в шнурках, в отчаянии хлопнула ладонью об пол и
залилась слезами. Я тоже уже была близка к истерике - с одной стороны, я
была ужасно зла на Ришу, а с другой - мне так же ужасно было ее жалко.

- Прекрати реветь! - взвизгнула я и рывком стащила с нее сразу оба
ботинка. - Пьяная свинья! Кто ты мне такая, чтобы устраивать... - я кое-как
сняла с Риши куртку. - Господи, да что же это такое!

Рукава Ришиного безразмерного свитера были засучены, а руки залиты кровью из
рваных, глубоких порезов - три на левой и два на правой. Я попыталась
ухватить ее за шиворот, чтобы оттащить в ванную и все это смыть, но случайно
попутно задела рукавом один из порезов, и Риша, шарахнувшись от меня,
впервые за это время выкрикнула хоть что-то более-менее отчетливое:

- Б-больно!!!

- Понимаю, что больно! - вскричала я и поволокла ее за собой, как
мешок с картошкой.

Пока я отмывала руки Риши в раковине, Риша визжала и пыталась вырваться.

- Кто это сделал?! - пыталась перекричать ее я. - Кто это сделал?!
Говори! Я... я милицию вызову!

Риша отвечала на это еще более громкими воплями: <Больно! Больно!>,
перемежающимися жутким визгом. Когда я потянулась за полотенцем, Рише
удалось высвободиться, но ноги ее не слушались, и она тут же упала. Я
схватила ее за ремень, чтобы поднять, и из кармана ее джинсов выпал на
кафельный пол окровавленный обломок бритвы. Риша с опозданием заметила это и
протянула за ним руку, но я подобрала его раньше. Несколько мгновений мы обе
молча смотрели на бритву. Слезящиеся щелочки Ришиных глаз светились тупым
страхом.

- Так ты это... сама?.. - я села на бортик ванны. - Ты что, сб...
сбрендила совсем?.. Марина, да тебе к врачу нужно...

- Нет... - словно внезапно протрезвев, свистящим шепотом сказала Риша,
отползая от меня. - Нет... Пожалуйста... Нет... Не надо... Катечка,
солнышко, не надо...

Тут ей удалось подняться на ноги, и она бегом ринулась из ванной. Из
коридора послышался шум падения и громкий, нечеловеческий крик:

- НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!

Потом последовали рыдания. Немного придя в себя, я тоже вышла в коридор.
Риша скорчилась на полу, обхватив руками тумбочку, на которой стоял телефон.
Телефон дребезжал, как будто отстукивая морзянку, потому что Ришу всю
колотило. Она ревела, как малый ребенок, опустив голову на изрезанную левую
руку.



Я хотела отпоить ее валерьянкой, но она убитым шепотом попросила дать ей
рюкзак, достала из заднего кармана одну из упаковок с таблетками, отсыпала
себе штуки четыре и проглотила без воды. Вскоре она уже спала, положив, по
привычке, раскрытую правую ладошку на подушку, а я наконец догадалась, что
за арсенал лекарственных средств она с собой носит.



Так я поняла, что Риша если не сошла, то явно сходит с ума. Паша, в котором
мне виделась единственная надежда на спасение, все не звонил и не звонил.



Последующие сутки Риша провела в полубессознательном состоянии, напоминая
скорее растение, нежели человека. Я носила ей воду, водила ее в туалет и
пыталась заниматься партитурами, но только ставила кляксы. Ночью я сидела
рядом с ее диваном и нервно пила кофе. Риша выглядела настолько плохо, что я
боялась от нее отойти. Как бы я объяснила потом милиционерам наличие в моей
квартире хладного трупа...

Иногда Риша вдруг начинала плакать или хихикать, чем наводила на меня ужас.
Потом начала разговаривать, не открывая глаз.

- Я так хочу домой, Катечка... - прошептала она на рассвете и
расплакалась. - Так хочу, а меня туда всегда ненадолго пускают... Там
хорошо... Славику бы там понравилось, жалко, он там ни разу не был...

- Какому Славику? - я потрясла мутной от бессонной ночи головой.

- Ты его не знаешь... Это один человек, очень хороший... Он иногда
приходит...

- Куда приходит? - тупо спросила я.

- Ко мне... Рядышком посидеть. Он только туда никогда не приходит...
домой в смысле... Мне всегда приходится ждать, чтобы меня туда пустили...
домой... Там что-то вроде зала ожидания, как на вокзале... Кресла зеленые...
Я всегда сижу и держу руку на соседнем сиденье... Потому что когда он
придет, то обязательно... обязательно... - у Риши перехватило дыхание, она
судорожно сглотнула и продолжила: - Обязательно положит свою руку на мою...
Только я никогда его не дожидаюсь... И приходится одной идти...

- А где он, твой дом?

- Я же рисовала... - вздохнула Риша. - Это и есть мой дом...

- Марина, - устало сказала я. - Ведь это называется галлюцинация...

- Сама ты галлюцинация, - скривила губы Риша. - Ты прямо как эти
ублюдочные дураковеды... Ненавижу...

- Так тебе и надо к дураковеду, - поняв, что сил моих больше никаких
нет, с чувством сказала я.

Ответить Риша уже не смогла, только дернулась всем телом и снова
отключилась. Я сползла со стула и пристроилась рядышком.



Проснулась я с таким ощущением, как будто все мое тело сначала разбили на
мелкие кусочки, а потом склеили в неправильной последовательности. В комнате
пахло чем-то съестным и табачным дымом. Я приоткрыла глаза. На тумбочке
рядом с диваном стояли тарелка с гренками и тонко нарезанным сыром, стакан с
чаем и пепельница в виде ежика. Риша сидела за столом с сигаретой в зубах и
листала какой-то старый журнал. Теперь она была в выгодно обтягивавшей ее
костлявое тельце зеленой футболке, а ее оголенные руки были вымазаны йодом.

- С добрым утром, - сказала Риша.

- А сейчас утро? - прижимая пальцы к вискам, спросила я.

- Не знаю. Вряд ли, - Риша посмотрела в окно. - Больше похоже на
закат... Тебе два раза звонили какие-то бабы. Одна говорила что-то насчет
свитера... Но я решила тебя не будить...

При упоминании свитера я поморщилась. Черт бы побрал тот поход в магазин!

Риша встала, подошла к тумбочке и стряхнула пепел в недра чугунного ежика.

- Я приготовила тебе поесть, еще не остыло... - виноватым голосом
сказала она. - В качестве компенсации...

- Достойная компенсация, - хмыкнула я.

- Собаку я тоже покормила и выгуляла, - добавила Риша.

- На этот раз без эксцессов?

Риша понуро опустила голову.



Из обрывочных воспоминаний Риши о прогулке с Томом я выяснила, что она
сначала честно ходила по периметру дворика, но потом чисто случайно
установила дружеские отношения с местной компанией алкашей. Пошла вместе с
ними в ларек. Потом они пили в соседнем дворе, по традиции, на детской
площадке. Куда затем делись алкаши, Риша не помнила. А она собралась
возвращаться, но перепутала то ли дом, то ли подъезд, долго звонила в разные
квартиры, в конце концов ее послали по-матерному. Тогда она устроилась на
лестнице между вторым и третьим этажами, долго сидела там, потом нашла в
кармане что-то из своего лекарственного арсенала и незамедлительно съела
все, что нашла... Дальше она не помнила вообще ничего вплоть до сцены у меня
в ванной. После ванной она тоже ничего не помнила, но смутно подозревала,
что в целом все это время вела себя плохо.



- Ты знаешь, что я звонила твоему Паше? - осведомилась я.

- Как? - Риша чуть не выронила очередную сигарету.

- Я взяла твою записную книжку, - призналась я.

Риша сбегала за рюкзаком, вытащила из его кармана книжку, пролистала ее и
показала мне одну из страничек:

- Этому?

Я облегченно вздохнула, увидев номер, обведенный зеленым карандашом, и
кивнула.

- Да-а, если бы ты перепутала, вышло бы на редкость смешно... -
заметила Риша. - И что он, неужели дома?

- Нет, - удивилась я. - Так он и не должен был быть дома?

- Вообще-то он в отъезде. У меня есть ключ от квартиры, но я его,
естественно, там и забыла... Он уехал, когда меня там не было... Я гуляла.

- С набитым шмотками рюкзаком? - приподняла одну бровь я.

- Мало ли что случится. Я его всегда с собой беру, у меня там НЗ.

- Угу, - я взяла с тарелки последнюю гренку. - Видала я твой НЗ. Что
это все-таки за дрянь в таблетках, Риша? Я во всем этом мало смыслю, но ты
что, слегка... наркоманишь?

- Я?! - вытаращила глаза Риша. - Боже упаси! Это мне все врач выписал!
От нервов. Он говорит, я неуравновешенная, а если не буду все это пить -
вообще с ума сойду. А мне как-то не хочется...

<Ты и так давно с него сошла, Ришенька...> - с грустью подумала я, но вслух
ничего не сказала.



Несколько дней Риша вела себя довольно прилично. Гуляла с Томом (я в это
время зорко следила за ней из окна), готовила еду, даже подмела квартиру,
заявив мне, что в этом доме видно отсутствие хорошей женской руки, из чего
она делает вывод, что моя принадлежность к прекрасному полу сомнительна.

- Ты натуральный синий чулок, - сообщила она мне, усердно работая
веником. - Так в свои ноты закопалась, что даже в квартире не убираешься!
Тьфу!

Правда, иногда она начинала плакать. Это не мешало ее бурной деятельности -
она варила Тому кашу (провозглашая при этом <каша собачья специальная!>),
вытряхивала на лестнице половики, болтала со мной, когда я отрывалась от
партитур и садилась смотреть телевизор... Только во время всего этого слезы
лились из глаз Риши непрерывным потоком, затекали в рот, если она при этом
говорила, пятнами расползались на зеленой поношенной футболке. И еще она все
время курила. Я пыталась выставить ее с сигаретами на лестницу, но ко мне
начали прибегать соседи с жалобами, что вентиляция в этом доме уже сто лет
как не работает, и из-за моей подруги у них в квартирах дышать нечем.
Пришлось ограничиться вечно открытой форточкой на кухне.



Риша несколько раз собирала свой походный рюкзак и говорила, что ей стыдно
за занимаемую жилплощадь, что я наверняка считаю ее поведение наглостью, что
в качестве соседки она невыносима, и что она вполне может пожить до
возвращения Паши еще у кого-нибудь. <А друзей у меня много!> - добавляла она
под конец, демонстрируя мне исписанную записную книжку.

Но я со своей извечной материнской жалостью ко всем больным и убогим уже
боялась куда-либо ее отпускать (<вот приедет Паша, он знает, как с ней
обращаться, ему и сбагрю это сокровище> - успокаивала я себя). К тому же во
мне воскресла школьная дружеская любовь к Рише, и мне нравилось трепаться с
ней о том о сем (до тех пор, пока у нее в голове что-то не переклинивало, и
она не начинала нести полный бред). В конце концов, это был первый человек
за несколько лет, с которым мне хотелось общаться вживую, а не по телефону.
В общем, никуда я ее не отпустила. А Паша как в Лету канул.



Еще я изъяла у нее половину ее таблеточного НЗ и на том успокоилась. Правда,
оставшейся половины хватало на то, чтобы временами Риша валялась на диване с
полузакрытыми глазами и разговаривала сама с собой или просто выдавала в
пространство длинные речи, искать в которых хоть какую-то логику было
бессмысленно. Непонятно было даже вообще о чем она говорит. Тогда я
эвакуировалась на кухню и нервно там курила. Смотреть на Ришу в такие
моменты было страшно. Разговаривать с ней при этом - еще страшнее, хотя я и
знала прекрасно, что сумасшествие не заразно.



Во сне она вела себя все так же беспокойно. Один раз даже закричала, так
громко, что Том принялся с лаем носиться по квартире. И постоянно рисовала
свои странные картины - то пейзажи вроде того, первого, то какие-то цветы, в
основном отчего-то черные, то горы, массивные, какие-то квадратные, не
устремлявшиеся в небо, а как будто растекавшиеся по земле, то рощи
непонятных деревьев с листвой всех цветов радуги...



Спаситель-Паша возник на горизонте неожиданно. С утра я проснулась оттого,
что Риша на повышенных тонах беседовала с кем-то по телефону.

- Это кто? - спросила я, выползая в ночной рубашке в коридор.

- Пашка! - выплюнула в сторону Риша, зажимая рукой трубку.

Затем в трубку было выдано такое количество злобной и отборной брани, что я
не выдержала и оттеснила Ришу от телефона.

- Павел, здравствуйте, это Катя...

- А! - жизнерадостно сказала трубка. - Рад познакомиться! Большое
спасибо, что подобрали эту идиотку! Надеюсь, она не очень много хлопот вам
доставила?

- Ну... порядочно... - призналась я.

- Представляю... Давайте адрес, я сейчас за ней приеду. Одну ее не
отпускайте, пожалуйста, тут присмотр нужен.

Я объяснила, как ко мне доехать, Паша вежливо попрощался, и я повесила
трубку.

- Чего вы ругались-то? - спросила я у Риши.

- Во-первых, он сволочь, паскуда и коз-з-зел! - процедила Риша сквозь
стиснутые зубы, потом выругалась матом и продолжила: - А во-вторых, нельзя
накидываться так на человека за то, что он всего-навсего забыл в квартире
ключи!

- Ну ладно уж... - задумчиво сказала я. - Собирайся давай...



Вероятно, Риша поняла мои слова буквально, потому что она тут же
отправилась в прихожую одеваться.

- Погоди! - выскочила за ней следом я. - Он сказал, что сам за тобой
приедет!

Риша неопределенно посмотрела на меня, застегнула куртку, открыла дверь.

- Скоро буду, - сказала она и ушла.

Вернулась она действительно совсем скоро, с полиэтиленовым пакетом, полным
костей. Том учуял их, когда она еще стояла за дверью. Увидев прыгающего и
скулящего от восторга пса, Риша неожиданно улыбнулась своей особенной,
светящейся улыбкой:

- Это тебе гостинчик... прощальный, - сказала она и вручила Тому самую
большую кость. Оставшиеся упаковала в пакет поплотнее и передала мне.

- Спасибо, - растерянно сказала я и добавила на всякий случай: - Кости
он любит...

Риша хмыкнула и отправилась в комнату собираться.

Собиралась она очень странно. Быстро запихнув все свои вещи в рюкзак, она
взяла этот рюкзак в охапку и принялась шастать по квартире, как будто не
находя себе места. Походила по комнате. Посидела поочередно на стуле, на
тумбочке, на диване, на столе и на подоконнике, причем на последнем - дольше
всего, болтая одной ногой и напряженно глядя вниз, во двор. Потом вышла в
коридор, присела на тумбочку с телефоном, тут же вскочила, прошлась
туда-сюда, опустилась на корточки, почесала за ухом лежавшего на коврике
Тома. Том грыз кость и грозно зарычал на Ришу, но она, казалось, этого не
заметила. Потом Риша отправилась на кухню, там поставила себе чайник, а сама
устроилась на подоконнике, цепко прижимая к себе рюкзак. Чайник быстро
вскипел. Риша на это никак не отреагировала, продолжая из-под нахмуренных
бровей изучать двор. Потом вдруг вытащила из рюкзака расческу и начала
яростно причесывать свои спутанные светло-русые космы. Расческа мгновенно
застряла в ее волосах, Риша взвыла - не то от боли, не то от досады. Я
подошла к ней, выпутала расческу и причесала Ришу, как могла. Риша
продолжала молча таращиться в окно и не издала ни единого звука, хотя я
драла ее космы немилосердно.

- Так не пойдет, - констатировала наконец Риша, выныривая из своих
распушившихся волос. Она полезла в рюкзак и достала оттуда две бутылки
крепкого пива - вероятно, она ходила не только за деликатесами для Тома. -
Будешь?

- Риша, я... - я хотела сказать, что давным-давно не пью ничего, кроме
легкого вина по праздникам, но Риша умоляюще посмотрела на меня:

- На прощание. А?

Поколебавшись, я кивнула. Риша достала из кармана зажигалку, открыла ею пиво
и присосалась к бутылке. Когда она наконец оторвала ее от губ, я уже
протягивала ей чашку:

- Не хочу из горла...

Риша кивнула и налила мне полную чашку.

- Ну, будем... - вздохнула я, с тоской глядя на горько пахнувшую
пенистую жидкость.



Когда в дверь позвонили, я была уже очень и очень навеселе с непривычки.

- Пашенька пришел... - отрешенно сказала Риша и, вскрыв какую-то
баночку из своего НЗ, отправила в рот две таблетки, пояснив мне: - От
нервов. А то он мне на нервы действует.

Я отправилась открывать.



Паша оказался улыбчивым молодым человеком, года на три-четыре постарше меня
и Риши, светловолосым, в черной кожаной куртке и в джинсах. От него так и
веяло всепобеждающей жизнерадостностью.

- Пашенька! - завизжала Риша и повисла у него на шее, осыпая немного
квадратную, но в целом довольно симпатичную физиономию молодого человека
поцелуями. - Пашенька приехал, солнышко, я соскучилась!

- Так-так, - Паша отцепил от себя Ришу и внимательно на нее
посмотрел. - Господи, Марина, когда я наконец увижу тебя в нормальном виде?

- Ну Пашенька, - обиженно заныла Риша. - Ну поцелуй меня хотя бы. -
она подставила щеку и зажмурилась.

Я растерянно наблюдала за этой трогательной сценой, пытаясь как-то соотнести
ее с утренней руганью по телефону и с недавним заявлением Риши, что данный
молодой человек действует ей на нервы. Однако благодаря выпитому пиву
настроение у меня было самое что ни на есть благодушное, и я решила оставить
размышления о столь сложных материях.

Паша тем временем чмокнул Ришу в щечку и наконец-то заметил меня.

- Здравствуйте, Катя, - он протянул мне руку. - Вам надо медаль выдать
за ваши подвиги.

- Да ладно... - при рукопожатии сказался недостаток в мужском
обществе, который я давно уже испытывала, и я покраснела. - Хотите чаю?

- Ну разве что одну чашечку...



Когда Паша, рассыпаясь в благодарностях, принялся за чай, Риша схватила меня
за руку и оттащила от стола в угол.

- Пошли в комнату на минутку, - быстро зашептала она мне на ухо. - Мне
тебе кое-что сказать надо...

- Неудобно человека одного оставлять... - замялась я, но Риша уже
вытащила меня в коридор.



В комнате она выложила на стол все свои рисунки, целую кипу, и очень
серьезно сказала мне:

- Это я тебе оставляю. Если ты когда-нибудь туда попадешь... ну или
твои знакомые... будете знать, где вы и как ориентироваться... Тут все есть.

Я растерянно воззрилась на лежавший сверху пейзаж, который изображал лес из
разноцветных деревьев. Все-таки тот момент, когда у Риши ум заходил за
разум, всякий раз ускользал от моего внимания.

- И еще... - Риша полезла в рюкзак, который она все это время крепко
держала подмышкой, как будто боялась, что кто-нибудь его отнимет,
расстегнула карман и достала стопку фотографий. Она так быстро перебирала
их, что я не успела разобрать, что на них было. Наконец Риша выхватила одну
и сунула мне:

- Вот, если он случайно зайдет...

С фотографии на меня смотрел молоденький парень, почти еще мальчик, с крайне
самоуглубленной и довольно смазливой физиономией.

Риша подождала, пока я изучу фотографию, и продолжила:

- Если он случайно зайдет, скажи ему... скажи ему, что я снова у Паши,
пусть приходит в любое время... Обязательно скажи!.. Скажи, я ждать буду...

- Подожди, подожди! - я подняла глаза от фотографии и посмотрела на
Ришу. - Он что, мой адрес знает? Знает, что ты у меня жила?

- Конечно, знает! - рассердилась Риша. - Он столько раз уже сюда
приходил, Господи!.. Просто его никто не видит, только я...

- А я его как увижу? - тупо спросила я, чувствуя, что в голове у меня
снова начинается бешеная свистопляска догадок и предположений.

- Не знаю... - растерялась Риша. - Но вдруг...

- Так! - раздалось за нашими спинами, и мы испуганно обернулись на
этот свирепый возглас.

В комнату вошел Паша, хмурый и с еще мокрыми от чая губами. Он с
нескрываемой ненавистью смотрел на фотографию, которую я прижимала к груди.
Точнее, даже не на саму фотографию, а на запечатленного на ней субъекта.
Потом Паша перевел взгляд на стопку картинок и нахмурился еще больше.

- Катя, дайте мне это, пожалуйста, - он протянул руку за фотографией.

- Не отдавай! - завизжала Риша, выхватила фото у меня и торопливо
сунула его в карман.

- Марина, я думал, я все разорвал. Дай сюда! - Паша надвинулся всей
своей довольно-таки мощной фигурой на маленькую, хрупенькую Ришу, которая от
ужаса присела и казалась от этого еще меньше.

- Черта с два! Не дам! Уходи! Урод! Козззззел!!!

Сама не помню, как я очутилась между ними. Наверное, выпитое пиво и
беззащитность Риши подействовали на меня в равной степени.

- Павел, ну послушайте... - по возможности официально начала я.

- Отойди! - неожиданно перейдя на <ты>, бросил мне Паша и схватил Ришу
за руки: - Давай сюда фотку!

Риша завопила - сначала я думала, что от злости, но потом поняла, что еще и
от боли - ведь порезы на ее руках еще не зажили. Потом начала дико
материться. Паша несильно встряхнул ее:

- Психопатка! Тебе же лучше будет, дурочка! Отдай!

- Да кто ты вообще такой! - визжала Риша. - Нет! Уходи! Урод!!!
Ненавижу!!!

За дверью залился бешеным лаем Том.

Так и не поняв, что происходит и в чем заключается уникальность фотографии,
я выкрикнула универсальную фразу:

- Я милицию вызову!!!

- Не надо милиции, - повернулся ко мне Паша. - Я сам сейчас перевозку
вызову.

- Нееееет!!!! - заорала Риша, каким-то нечеловеческим усилием
высвободилась и нырнула за диван. - Нет!!! Не хочу!!! Не смей!!!
НЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!! Не хочу туда!!!

Паша кинулся было за ней, но я повисла на нем, как обезьяна на дереве,
болтая ногами, совершенно по-обезьяньи корча зверские рожи и вопя, что это
он психопат, что он не смеет так обращаться с Мариной и что я не позволю ему
ее и пальцем тронуть. Теперь, вспоминая все это, мне трудно поверить, что в
тот момент это действительно была я.

- Катя, вы не понимаете! - беспомощно воскликнул Паша, не решаясь
применять в отношении меня физическую силу. - Она больная! Психбольная! Я
знаю, как с ней обращаться!

- Садист! - злобно прошипела я. - Что ты ей руки выворачиваешь, они у
нее порезанные!

- Опять! - Паша весь как-то обмяк, и я разжала руки. Паша беспомощно
рухнул в кресло, а я нависла над ним - растрепанная фурия с размазанной по
раскрасневшемуся от пива и гнева лицу косметикой.

- Выметайся сейчас же отсюда! - рявкнула я. - Садист! Маньяк!

Риша судорожно рыдала за диваном.

- Катя, она действительно сумасшедшая, - тоскливо-убедительным тоном
сказал Паша.

- Это ты сумасшедший! - раздался из-за дивана срывающийся голос Риши.

- Я сумасшедший? - рассвирепел Паша. - И в психушку сразу после школы
на полтора года тоже я загремел?! И на учете в психдиспансере тоже я стою?!

- Неправда! - Риша принялась исступленно молотить по деревянной ножке
дивана кулаком: - Неправда! Неправда! Врешь! Врешь! Врешь!

- Вру-у... - протянул Паша и полез в карман джинсов. - Я вот могу вам,
Катя, справочку показать, я ее с собой ношу, чтобы в случае чего ментам
продемонстрировать, а то это сокровище постоянно в отделения попадает...

- Нет! Нет справки! - с фанатичной убежденностью заорала Риша и,
оставив в покое ножку дивана, со всей дури треснулась головой об стенку. -
Нет справки! - и еще удар. - Нет! Домой хочу! Домой, домой, домой... -
забормотала она, вцепившись руками в собственные волосы. - Домой хочу...
Домой... Все гады, сволочи, всех ненавижу... Домой хочу...

- Не надо справочки... - сказала я Паше и, подойдя к скулящей Рише,
обняла ее. Риша уцепилась за меня, как утопающий за соломинку, и спрятала
лицо у меня на груди, продолжая что-то бормотать и всхлипывать.

- Тихо, тихо, - я поглаживала ее по волосам, стараясь не задеть
затылок, на котором вздулась солидная шишка. - Тихо, Ришенька, успокойся,
все хорошо...

- Домой хочу... - скулила Риша. - домой хочу, хочу домой, все гады,
сволочи, всех ненавижу, хочу домой...



Скоро она то ли заснула, то ли потеряла сознание. Мы с Пашей совместными
усилиями уложили ее на диван и подсунули под ее голову смоченное в холодной
воде полотенце.

- Опять нажралась чего-то, - шепотом сказал Паша.

Из-под одеяла, как мышка из норы, вылезла рука Риши и привычно легла на
подушку, ладошкой кверху. Эта хрупкая костлявая ручка, вся в странных
круглых морщинистых пятнышках, до крови разбитая об ножку дивана, выглядела
настолько жалко, что у меня что-то защемило в груди.

- Пойдемте на кухню, - шепнула я Паше. - Пусть она хоть в себя придет.



- Она совершенно неуправляемая, - жаловался Паша, прихлебывая чай. -
Лечиться не хочет, ее как из больницы выпустили, она психиатров как огня
боится...

- Она что-то рассказывала... - припомнила я. - Про санитарку, которая
на нее кричала... Я тогда и поняла, куда она после школы исчезла... Наверно,
с ней там обращались плохо, вот и боится теперь...

Я закурила. Хмель у меня из головы выветрился, Паша тоже поостыл, мы снова
перешли на вежливый официальный тон и избегали смотреть друг другу в глаза,
потому что нам обоим было стыдно за недавнюю сцену.

- К своему лечащему она ездит, только чтобы он ей таблетки выписывал,
он выписывает, а она их ест в диких количествах и еще и спиртным запивает.
Кайф ловит... А за рекомендациями к нему приходится ездить мне, я уже
столько этих психиатрических научных определений из-за нее выучил... - Паша
налил себе еще чаю. - Чай у вас хороший очень...

- Так эти ее таблетки, они... как наркотики? - осторожно попыталась
выяснить я.

Паша чуть не подавился чаем.

- Катя, вы - удивительная женщина! - восхищенно сказал он.

В этом восхищении я уловила легкую издевку, а потому замолчала и прекратила
дальнейшие выяснения. В конце концов, и так все в общем-то ясно. А
подробности мне были не нужны.

Том ходил вокруг Паши и умильно на него смотрел. Выпрашивал сахар.

- И как вы с ней уживаетесь? - спросила я наконец, из вежливости
решившись прервать затянувшееся молчание. - Вы, кстати, расписаны?

Паша вытаращил на меня глаза:

- Вы что, думаете, мы - любовники? Это она вам так сказала? Ну,
богатая фантазия у девочки!

Я залилась краской. Ничего подобного Риша мне на самом деле не говорила, это
было мое собственное предположение, которое я считала абсолютно верным...

- Нет, ну... - промямлила я. - Я просто...

- Катя, я никогда не смог бы заводить амуры с женщиной, у которой в
голове тараканов больше, чем мозгов! - с чувством сказал Паша. - Да и
вообще... это было бы подло... - тихо добавил он.

- Значит, вы ее родственник?

- Нет, у меня в семье шизофреников сроду не было... - кисло отшутился
Паша. - Марина просто у меня живет, мы друзья. А я о ней забочусь, как
могу... А вот почему я это делаю... Не знаю, она такое существо, на щенка
бездомного похожа... Ее хочется защитить, помочь как-то. Жалко ее очень.
Если я с ней возиться перестану, что же с ней будет?..

<Ну да,> - подумала я. - <Вот и я по той же причине приволокла ее к себе
домой... Как жареный петух клюнул...>

- К тому же я знал ее до того, как она... - Паша покрутил пальцем у
виска. - Ну, вы меня поняли, я, наверное, страдаю тяжелой формой
альтруизма... - беспомощно вздохнул он.

- А родители ее как?

- Не знаю, - поморщился Паша. - Насколько я понимаю, она их видеть не
хочет, они ее - тоже. В общем, идеальные взаимоотношения. Даже не звонят.

- Понятно, - я закурила очередную сигарету. - Значит вы - что-то вроде
опекуна...

- Заведующий детсадом, - усмехнулся Паша.

- Что? - переспросила я.

- Это Марина меня так называет, когда ее не клинит. Говорит: <Ты -
заведующий детсадом, а детсад - это я>...

Мы оба заулыбались, и я почувствовала, что атмосфера понемногу улучшается.
Паша даже начал мне нравиться. По этому случаю я расщедрилась и налила ему
еще чаю, хотя заварка заканчивалась. Но тут из комнаты послышалась какая-то
возня, и мы кинулись туда.



Риша ворочалась на диване, но все еще была в отключке. Теперь она улыбалась.

- Наверное, любимый глюк смотрит, - шепотом сказал Паша. - А эту
пакость я у нее все-таки заберу... - он осторожно скинул с Риши одеяло и
сунул руку в карман ее джинсов, в который она спрятала злосчастную
фотокарточку. Что было большой ошибкой.

Раздался нечеловеческий вопль. Мгновенно проснувшаяся Риша принялась
колотить Пашу своими маленькими, слабенькими, и без того разбитыми
кулачками. Но фотография уже была у него. Он торопливо отскочил от дивана и
тут же разорвал карточку на мелкие кусочки. Риша разразилась рыданиями и
матерными тирадами.

- Но ведь так лучше... - увещевал ее Паша. - Так врач сказал.

- Убирайся!!! Уходи!!! Ненавижу!!!! - хрипло выкрикивала Риша.

- Вот черт! - взвыл Паша. - Да пойми ты, чокнутая, тебе любое
воспоминание об этом придурке про-ти-во-по-ка-за-но!

- Он хороший! - расплакалась Риша. - Он хороший... Я его люблю... Он
ко мне приходит... Я его люблю, люблю... Он хороший... Ничего ты не
понимаешь... Это ты - придурок, сволочь, урод! А он хороший... Ну зачем ты,
зачем... - она зарылась лицом в одеяло.

Я снова ощутила смутную неприязнь по отношению к Паше за этот бессмысленный
садизм и твердо решила, что он все-таки темная личность. Тоже мне, тяжелая
форма альтруизма. Зачем ему Риша, если он так с ней обращается?



Мы с Пашей терпеливо ждали, пока Риша успокоится. Наконец она подняла голову
и сказала:

- Курить хочу.

Я дала ей сигарету, зажигалку и пепельницу. Прикурить Риша долго не могла,
потому что не попадала сигаретой в огонек зажигалки. Руки у нее тряслись до
того сильно, что это выглядело неестественным.

- Ну что, поехали? - бодро спросил у нее Паша.

Риша исподлобья посмотрела на него с испепеляющей ненавистью.

- Нет, - сказала она. - Уйди. Видеть тебя не могу. Зачем ты это
сделал?

- Марина, врач сказал...

- Плевала я на твоего врача. Вы меня оба мучаете на пару. Зачем ты это
сделал? У меня больше нет его фотографий...

- И хорошо, - вырвалось у Паши. - Зачем тебе эта фотография? Чтобы
себя еще больше накручивать?

- Я его люблю.

- А он добился того, что ты окончательно сбрендила, и послал тебя к
чертовой матери, - отчеканил Паша.

- Неправда. Он хороший. Он тоже меня любит. Он ко мне приходит. А ты -
врешь.

- Никто к тебе не приходит. Это все галлюцинации. Он уже забыл, как
тебя зовут. А ты все - Славик, Славочка... Нравится тебе себя унижать, да?

- Уходи, - хрипло сказала Риша.

В ее голосе было столько злобы и отчаяния, что я невольно вжалась в стул, на
котором сидела. Паша тоже, как мне показалось, заколебался, но только на
секунду.

- И долго ты собираешься жить на Катином иждивении? - спросил он.

- Уходи, - повторила Риша. - Я тебя ненавижу.

- Марина, хва... - начал было Паша.

- Уходи! - выкрикнула Риша в третий раз и воткнула горящий окурок себе
в ладонь.

Я помню, какими были в то мгновение ее глаза. Такие глаза бывают только у
настоящих сумасшедших. Потому что они сияли от боли. И еще я тогда поняла
происхождение ее <особой экземы>.



Пашу я выпроводила лично. Сначала он слабо сопротивлялся, потом пожал
плечами:

- Как хотите, Катя.

Он нарисовал мне на листке из записной книжке схему, по которой Риша должна
была принимать таблетки. Утро: желтых - четыре, синих - две с половиной,
белых маленьких - две, белую большую - одну... И так далее. Вероятно, он
считал меня таким бронтозавром, что даже не стал писать названия. Спиртного
не давать. Колюще-режущие предметы спрятать подальше.

Я сосредоточенно кивала. Наконец Паша сказал:

- Я вам позвоню, когда время будет. Я человек занятой... Может,
уговорю ее как-нибудь... Как-то неудобно ее у вас на иждивении оставлять...
Я вижу, вы тут, извиняюсь, не особо широко живете...

- Зачем она вам? - в упор спросила я. - Почему вы так с ней
обращаетесь? Это, по-моему, садизм, а не альтруизм.

- Врач сказал, что ей... как бы это сказать... ей нужно все в лоб
говорить. Иначе ей мозги не вправишь.

- Что-то я положительного эффекта не заметила.

- Вы просто не понимаете, - обиженно сказал Паша. - Я даже объяснять
не буду.

- И не надо объяснять. Вы с ней спите, вот зачем она вам нужна. И
ревнуете к тому парню на фотографии.

Паша аж слегка покраснел и холодно-вежливым тоном ответил:

- Скорее, я вытаскиваю ее из постелей ублюдков, которые пользуются
тем, что она ничего не соображает... Когда мне это удается... А тот парень
ее изувечил, как Бог черепаху. Это из-за него она в психушку попала. А вам
большое спасибо.

И он захлопнул за собой дверь.



Тогда я окончательно и бесповоротно решила оставить Ришу у себя и
попробовать хоть немножко привести ее в норму более человечными методами. И
не отдавать ее никакому Паше. В общем, возомнила себя Пигмалионом. Или
матерью Терезой. Даже не знаю...



Риша сидела на диване, уставившись в одну точку. Забинтованная рука
покоилась поверх одеяла, в которое она укуталась. Я пыталась накормить ее
овощным супом из пакетика. Суп в основном стекал по Ришиному подбородку.
Иногда Риша неожиданно хватала зубами ложку, и я с превеликим трудом эту
самую ложку высвобождала.

- Риша, все в порядке, он ушел, - вполголоса говорила я. - Ну, поешь
пожалуйста.

Риша молчала. Наконец суп был наполовину съеден, наполовину вылит на диван.
Я ушла сполоснуть тарелку.

Когда я вернулась, Риша уже сидела за столом и рисовала очередной
фантастический пейзаж. Я не стала ей мешать и включила телевизор.



Весь оставшийся день Риша молчала и вообще находилась в каком-то странном
состоянии. Безропотно глотала таблетки, которые я ей давала согласно схеме.
Только слезы у нее из глаз текли практически безостановочно. Периодически
она принималась рисовать. Рисунки у нее выходили какие-то расплывчатые,
смазанные, непохожие на те, что она рисовала раньше. К тому же она явно
путала цвета, поэтому у нее то солнца получались синие, то небо -
кирпично-красное. Вечером она внимательно просмотрела всю эту картинную
галерею, недовольно поморщилась, смяла все рисунки в один ком и понесла
выкидывать в мусоропровод.



Сообразно своим представлениям о том, как следует приводить в чувство людей,
которые не в ладах с собственной головой, я добросовестно занялась Ришей.
Лишних вопросов не задавала. Бредовые монологи снисходительно пропускала
мимо ушей, делая при этом вид, что внимательно слушаю. Кормила - как едой,
так и таблетками - по часам и временами насильно.

Действие все это возымело довольно скоро. Правда, прямо обратное тому,
которого я хотела - Риша, вероятно, почувствовала, что теперь я ее считаю не
подругой со странностями и даже не чем-то не поддающимся пониманию, а просто
сумасшедшей.

- Катя, я не такая дура, как ты думаешь... - сказала она. - Я лучше к
Паше поеду, ладно? Мне... неприятно немножко... тут...

- Не поедешь ты никуда, - строго сказала я тоном опытного психиатра.

Риша мрачно посмотрела на меня через плечо - она как раз трудилась за столом
над очередным пейзажем, а я смотрела телевизор, лежа на диване, - вздохнула
и отвернулась. И до вечера вообще со мной не разговаривала.

Пришлось мириться. Следующим утром я притащила две бутылки безалкогольного
пива и молча выставила их на стол. У Риши загорелись глаза, но, изучив
этикетку одной из бутылок, она в сердцах сплюнула:

- Первый шаг к резиновой женщине...

- Алкоголь тебе нельзя, - по возможности мягко сказала я. - А пиво ты,
по-моему, любишь... Вот я и подумала...

- Спасибо, - Риша чмокнула меня в щеку. - Катечка, ты хорошая!

<Приступ любви ко всему живому,> - ехидно отметила я про себя. -
<Оказывается, женщина сумасшедшая еще переменчивее женщины обычной...>



В ближайшее воскресенье мы с Ришей отправились в парк. Было прохладно, везде
явственно ощущалась наступившая осень, люди на аллеях попадались редко. Риша
поймала в траве сонную из-за похолодания муху и сосредоточенно ее мучала.

- Сейчас скажу банальность, - сочувственно взглянув на муху, сказала
я. - Но ведь и нам точно так же кто-то всемогущий и огромный отрывает
крылышки...

Риша, к моему величайшему удивлению, не засмеялась над избитой во всех
местах истиной. Она задумчиво посмотрела на меня, потом на муху, потом снова
на меня и проговорила:

- Лучше бы мне их оторвали. Ей-богу, Катечка, лучше бы оторвали...

- Чего? - удивилась я.

- Лучше бы оторвали, - повторила Риша. - Потому что когда я хочу
летать, получается только ползать, а когда хочу ползать - получается только
летать. Гибрид я какой-то не... это... нежизнеспособный. А по мне - лучше
что-нибудь одно, определенное...

- Ну и философия у тебя... - пожала плечами я.

- Это не философия, это мой закон существования. А философия... - Риша
хихикнула и выбросила муху. - Знаешь, что есть философия? Интеллектуальный
онанизм! И заниматься им стыдно! О! - она ткнула пальцем в сторону
видневшейся за деревьями детской площадки. - Пошли на карусельке покатаемся!



Мне показалось, что после этой прогулки у Риши наступило то, что у врачей
именуется ремиссией. Постоянные рыдания прекратились. Новых порезов на руках
не обнаруживалось - я каждый день исправно закатывала ей рукава и проверяла.
Таблеток сверх прописанной дозы она больше не требовала. Шизофренические
монологи стали реже, хотя иногда я все-таки просыпалась ночью от ее
монотонного бормотания. Риша добросовестно выгуливала Тома, которого очень
полюбила, ходила в магазин, если я ее об этом просила, и всегда возвращалась
вовремя. Правда курить стала безостановочно. И иногда выпивала. Конечно,
клялась, что капли в рот не брала, но запах спиртного я чуяла безошибочно,
хоть особо и не ругалась за это - по крайней мере, она перестала напиваться
до потери человеческого облика.



Только ее странная задумчивость, сопровождавшая эти улучшения, казалась мне
подозрительной. Она постоянно над чем-то размышляла - то уставившись в окно,
то застыв над очередным пейзажем с кисточкой, с которой капала краска, в
руке, то просто лежа на диване. Я пыталась ее растормошить, она тут же
отзывалась, начинала что-то говорить, шутить, словом, приходила в нормальное
состояние, но через пару минут снова погружалась в свои напряженные
раздумья.



- Все равно он не придет! - сказала она как-то вечером после получаса
мучительных размышлений на неизвестную мне тему и вылила на только что
завершенный марсианский пейзаж банку с окрашенной в какой-то красно-бурый
цвет водой.

- Какое безалаберное отношение к собственному творчеству, - заметила
я, отрываясь от книжки.

- Какое к черту творчество, - обиженно сказала Риша. - Это вот это -
творчество, - она обвела рукой комнату. - А там все - настоящее.



Через три дня она бросилась под машину. В больницу к ней ходили только
Паша - когда мы с ним успели помириться - убей не помню, - и я. Точнее,
только Паша - я предпочитала нарезать круги вокруг больничного корпуса,
считать окна и ждать, когда он вернется и расскажет, как оно там -
во-первых, упитанная тетенька в халате сразу предупредила меня, что Риша на
внешние раздражители не реагирует и реагировать начнет не скоро, если вообще
начнет, так что от моего присутствия ей не будет ни жарко ни холодно, а
во-вторых - я ненавижу больничные коридоры, койки с шерстяными одеялами в
проштампованных пододеяльниках и - особенно - врачей. Ненавижу, просто
терпеть не могу. И боюсь. Так что лекарства и цветочки мы с Пашей покупали
на пару, а относил их один Паша. Господи, сколько телефонов было в Ришиной
записной книжке, сколько людей я обзвонила... Ни один носа не показал...
Даже ее неземной Славик, чье безразличие привело меня в состояние легкого
шока - впрочем, когда я выразила свое недоумение по этому поводу Паше, тот
только хмыкнул.



То, что Риша не умерла, показалось мне нонсенсом. Та же упитанная тетенька
всевозможными окольными путями в первый же день дала нам понять, что нужно
присмотреть гроб, я, проревев недели две, уже смирилась с этим и начала
репетировать речь к Ришиным родителям - которые, кстати, тоже так и не
объявились, хотя Паша им звонил, только попросили их оповестить, если что...
А Риша не умерла. Просто сошла с ума. Окончательно.



Я сидела на лавочке в больничном садике и ждала Пашу. За то время, пока Риша
лежала в больнице, мы с ним успели подружиться и сменить цвет лица на более
близкий к зеленому - если честно, от уверенного в себе, жизнерадостного Паши
второго я не ожидала.

Наконец он появился, сел рядом со мной и долго молчал, покусывая губы.

- Ну? - спросила я.

- Ее в психушку переводят. В интернат.

- А родители чего? Неужели согласились?

Паша кивнул:

- Да даже если бы не согласились, все равно... Принудительная
госпитализация, она же для самой себя опасна, суицид и все такое... Признали
абсолютно невменяемой... - он помолчал немного - Хочешь, сходим к ней
сейчас? Вместе...

Я втянула голову в плечи:

- Стра-ашно... Ее небось так перекорежило...

- Не волнуйся, все уже подлатали, даже шрамов почти не осталось. Что
там перекорежило, так это мозги...

- Я врачей боюсь...

- Твою мать! - взорвался Паша. - Ты тут бегаешь, хныкаешь, что никто к
ней не ходит, а сама, блин! Пришла с авоськой, села на лавочку, мать Тереза
хренова! Бою-юсь...

Пристыженная, я встала и покорно побрела в сопровождении все еще гневно
пыхтевшего Паши к корпусу.



В Ришиной палате было еще человек пять народу. Кто-то спал, кто-то болтал,
одна бабулька вязала, близоруко щурясь, что-то синее и явно кривое.

Риша сидела в койке, опершись спиной о подушку, и безучастно разглядывала
окружающую обстановку, как человек, едущий в метро. На наше появление она
никак не отреагировала.

- Привет... - растерянно сказала ей я.

Взгляд Риши скользнул по моему лицу и тут же переместился на стену, возле
которой я стояла.

- Даже и не пытайся, - шепнул мне Паша. - Все равно она ничего не
понимает...

- Риша... - не обращая на него никакого внимания, вздохнула я и
подошла к ее койке. - Смотри-ка, а ты у нас выздоровела уже совсем...
Похудела только, - я погладила ее по голове.

Риша неуклюже попыталась смахнуть с головы мою руку, как муху, промазала и
снова застыла в прежней позе.

- Риша... - я опустилась на корточки рядом с ее кроватью, уткнулась
лицом ей в плечо и разревелась... Тут же явилась медсестра, и меня, всю в
слезах и в соплях, выставили из палаты.



В садике мы снова уселись на ту же лавку. Я ревела в три ручья и уже успела
вымазать торчавший из-под куртки воротничок рубашки потекшей тушью. Я тогда
очень сильно красилась - чтобы скрыть зеленоватый цвет лица, опухшие веки и
синяки под глазами. Паша вытирал черные потоки и пытался меня успокоить.

- Ну послушай, может, так оно и лучше... - говорил он. - Не придется с
ней возиться, беспокоиться за нее... Будем ей апельсинчики носить... Там о
ней позаботятся... Она же сумасшедшая, Катя, она для себя самой опасна...

А я вспоминала все: и гренки, которые у Риши получались потрясающе - не
подгорали, не высыхали, и сюрреалистические пейзажи, и Тома, бешено
вилявшего хвостом всякий раз, когда он слышал за дверью шаги Риши, и саму
Ришу - в зеленой футболке на худющем тельце, с измазанными йодом руками, с
сигаретой в зубах, как она сидела на подоконнике и, посмеиваясь, о чем-то
рассуждала - иронично, тонко, разумно, черт побери, разумно рассуждала, у
нее было такое интересное, такое необычное мировоззрение, мне, бронтозавру
тупому, такой взгляд на мир и не снился, мне минут пять думать нужно, чтобы
что-то не то чтобы умное, а хотя бы оригинальное сказать, а так хочется... И
почему, почему, черт вас всех дери, чтоб вы провалились, почему теперь не я,
среднестатистическая тупица, а она, Риша, моя необыкновенная пропавшая
одноклассница превратилась в кактус в горшке, которому только одно нужно -
чтобы поливали вовремя?! Это же нечестно, несправедливо, вот говорят -
Мировая Справедливость, Мировая Справедливость, а если бы она была, так бы
не получилось, ведь это уму непостижимо, до чего нечестно! Черт! А может,
Риша с самого начала и не была сумасшедшей, может, это я - дура, и Паша -
дубина стоеросовая, и психиатры - идиоты, впрочем, то, что психиатры -
идиоты - с этим никто не спорит, это истина прописная... Может, она просто
другая была, непохожая на нас на всех, а мы, блин, решили, как самые умные,
вот и доконали ее... Может, и впрямь он есть, этот трагический конфликт
между незаурядной личностью и обществом, над которым я всю жизнь смеялась,
считала его идиотизмом...

- Ну я уж не знаю, можешь сделать из ее портрета икону и молиться на
нее... - услышала я Пашин голос и неожиданно обнаружила, что я все это
говорю вслух.

Я густо покраснела и мгновенно перестала реветь.

- Я не хотела... ничего такого... мысли просто... - пробормотала я.

- Ладно, ладно, - Паша потрепал меня по плечу. - Я понимаю... Знаешь,
может, в чем-то ты и права... Не знаю только, в чем именно... Правда, она
действительно сумасшедшая была с самого начала, но все-таки... - он умолк и
сосредоточенно запыхтел, а потом сказал: - Наверно, мы действительно что-то
не так сделали.

Мы немножко посидели, помолчали, потом он протянул мне пачку сигарет, и еще
несколько минут мы сосредоточенно курили.

- Я ей всю ее живопись в интернат отнесу... - сказала я, оттирая с
лица размазавшуюся косметику. - Пусть они там ей парочку пейзажей над койкой
повесят... Если это можно, конечно... И ходить к ней буду... Обязательно.

- Угу, - кивнул Паша. - Я тоже буду. Главное на ее родителей там не
напороться, если они туда придут... - неожиданно он достал из кармана
изрядно помятую фотокарточку. - И вот это тоже надо ей отдать...

Распознав знакомую молодую смазливую физиономию на карточке, я удивленно
посмотрела на Пашу:

- Ты же...

- Дубина стоеросовая...- закончил Паша, хотя я планировала сказать
нечто совершенно другое. - Я эту фотку недавно дома нашел, случайно -
наверно, отобрал когда-то и спрятал... Нужно было оставить ей эту ее
виртуальную любовь-морковь... - от ехидной рифмовки он, понятное дело, не
удержался. - Она ведь все-таки не от этих фоток и зала ожидания сбрендила...

- Что, ты тоже знаешь про зал ожидания?..

- Угу... Все равно она была свихнутая, а это - последняя радость,
можно сказать...

- Да... Знаешь, я тоже думала, что последняя радость. Что она изобрела
себе этого человека... и, наверное, она была с ним счастлива...

- ...в своих галлюцинациях, - Паша опять приделал к моей фразе
незапланированное окончание. - Она его не изобрела... Гм, ну ты же сама ему
звонила, а глюки по телефону не разговаривают. Сволочь он последняя, она
просто присобачила к нему кучу положительных качеств и придумала себе
счастливую любовь... Зря я это у нее отобрал, только хуже стало...

- А что у нее с ним было-то?..

Паша красноречиво развел руками:

- Самый обычный роман. Она в него влюбилась, он в нее вроде тоже,
потом понял, что у нее не все дома, испугался... Сопляк! - не выдержал Паша
и испепеляюще покосился на фотографию. - Ну и, в общем, он ее бросил, и у
нее крыша окончательно съехала... А все дальнейшее между ними она начала
изобретать... Что он приходит, что они разговаривают, что он ее тоже
любит...

- Так, выходит, ты прав был, это он во всем виноват, - нахмурилась я.

- Да нет... Она и до него хороша была... Он ее просто... ну,
подтолкнул легонечко... Это мог вместо него кто угодно сделать... И
понеслась душа в рай.

Паша выбросил окурок и встал с лавочки:

- А фотку я ей все-таки отдам. Пусть... не знаю... на тумбочке стоит.

- А ей-то теперь до этого что? - пожала плечами я.

- Не знаю... - вздохнул Паша. - Все равно... Отдам.



Придя домой, я накапала себе валерьянки, выпила и плюхнулась на диван.
Ничего не хотелось. Ни есть, хотя я даже не позавтракала, ни телевизор
смотреть, хотя это на протяжении нескольких лет было моим единственным и
любимым развлечением... Том вертелся вокруг дивана, требовал внимания, но я
раздраженно шлепнула его по настойчиво тыкавшейся в меня морде, и он,
поскуливая, ушел. Я улеглась на бок, поворочалась немного и задремала...



Я удивилась, что в зале ожидания не было окон - они же там всегда бывают. И
лампочек тоже не было, но свет откуда-то шел - мягкий, желтоватый. Я
растерянно посмотрела на край пластмассового зеленого сиденья, на котором я,
собственно говоря, и восседала. Поцарапанное, кое-где испачканное кресло,
обычное, в котором немилосердно затекает задница, пока ты сидишь и ждешь
своего поезда. А почему в зале больше никого нет? А где расписание поездов?
А где моя газета, в конце концов, я же всегда прихожу на вокзал с газетой?..
Где мои сумки? И почему я в тапочках?

Я поняла, что держу руку на сиденье справа от себя, раскрытой ладонью
кверху, только тогда, когда на мою ладонь легли чьи-то теплые тоненькие
пальчики. Я подняла голову. Риша! Она стояла рядом, в своей мятой зеленой
футболке и мешковатых джинсах - ее обычная домашняя одежда. С порозовевшей
мордашкой, с блестящими, радостными глазами без тени прежней мути в них, с
тщательно расчесанными распущенными волосами... С довольной улыбочкой на
покусанных, как всегда, губах...

- Катечка! - она обняла меня и расцеловала с громким чмоканьем. - Ты
только не пугайся, ладно? Я не глюк!.. Ух, как же я рада, что ты явилась, я
ждала, ждала...

- Подожди... Послушай... - залепетала я, поскольку призыв не пугаться
действия не возымел.

- Никаких <подожди>! - строго погрозила мне пальцем Риша. - Тут я
приказываю! Пойдем, я тебе чего покажу-у!..

Я послушно встала, сделала шаг вперед и застыла на месте, глядя на Ришу с
нескрываемым ужасом.

- Тьфу! - рассвирепела Риша. - Ну не глюк я, ну честно! Не узнаешь,
что ли?! Вот, смотри! - она ткнула мне под нос свои тоненькие ручонки, все в
шрамах и <особой экземе>. - Вот! - она сунула мне в руку прядь своих
светлых, жестких волос. - Можешь подергать! Ну, блин! - поняв, что дергать я
не собираюсь, она подошла к стене. - Смотри, ведь глюки, привидения там
всякие проходят сквозь стены? А я...

Бух! Риша врезалась в стену всем корпусом и отошла, потирая лоб:

- Больно, между прочим! На что только не пойдешь ради истины!

- Риша! - взмолилась я. - Я.. Я ничего не п-понимаю!..

- И не надо, - отрезала Риша и взяла меня за руку. - Пошли! Тебе
понравится!



Мы вышли из зала ожидания и... оказались в одном из Ришиных марсианских
пейзажей. Оба солнца в бледно-голубом, как будто подернутом белесой дымкой
небе светили вовсю, можно было разлечься прямо тут, на кирпично-красной
земле, и загорать. Под ногами пружинила какая-то непонятная растительность -
то ли мох, то ли какая-то трава. Неподалеку журчала маленькая речушка с
густо-синей водой. Легкий ветерок слегка колыхал заросли черных цветов на ее
берегу. Где-то чирикали птички... а может, и не птички, мало ли, кто может
чирикать в мире с двумя солнцами?.. Над головой Риши кружилась огромная
разноцветная бабочка размером с откормленного голубя.

- Вот он, мой дом! - глубоко вздохнув, провозгласила Риша. - правда,
красиво?

- Красиво, - сокрушенно согласилась я. - Боже мой, Риша, так это все
настоящее...

- Конечно, настоящее! - немного обиделась Риша. - Куда более
настоящее, чем у тебя там все... Хочешь, пойдем искупаемся?

- Слушай, а я обратно-то попаду? - осторожно спросила я.

- Десять раз!.. А оно тебе надо?..

- Надо. У меня Том некормленый... - соврала я.

- А-а... - разочарованно протянула Риша. - Ну ладно тогда... Иди... Но
в гости-то приходить будешь?

- Об-бязательно... Мне тут очень нравится... - вторично соврала я.

- Прекрасненько. Да, Паше передай, что мне эта фотка на фиг не нужна.
На ту-умбочку поставить... Пусть у себя оставит и в сортире повесит!

- Откуда ты знаешь?! - изумилась я, вспомнив ее пустые, стеклянные
глаза там, в больнице.

- Да так... Каналы кое-какие остались... Ну, до скорого!

- Прощай, - кивнула я.



Спустя десять минут я лихорадочно набирала Пашин номер. На том конце
провода, как обычно, откликнулся автоответчик.

- Паша!!! - не своим голосом заорала я после сигнала. - Приезжай ко
мне, срочно! И таблетки привези Маринины, если они остались! Паша,
пожалуйста!!! Я, по-моему, с ума сошла!!! Пашенька, спаси меня-я-я!!!! Я не
хочу, не хочу, не хочу-у-у!!!!!!

Бросив трубку, я принялась носиться по квартире, периодически принимаясь
выть, как собака на луну, от невыносимого то ли ужаса, то ли отчаяния, то ли
еще чего-то такого, что распирало меня изнутри и никак не могло найти выход.
Когда приехал Паша, я все еще орала...



Через неделю состоялся первый в моей жизни поход к психиатру.



Конец

29.06.01 18:29

Назад
На главную