- Вон за тем столиком альпинисты, им ничего кроме минералки можешь даже не
предлагать, - инструктировала Люську подруга, оставлявшая вахту за
стойкой. - Финны - вот, у окошка, - надрались уже, задницу береги и
выпроваживай их помаленьку. А того, рядом с альпинистами, трясти начинай, не
платит чего-то...
Люська сбросила сумку и поправила кофточку на груди. Подруга быстро
напудрила нос и чмокнула Люську на прощание, обдав душным запахом пудры:
- Побежала! Все, до завтра!
Люська протерла на всякий случай стойку, покосилась на финнов - вроде друг
на друге замкнулись, пока бояться нечего, - купила у самой себя банку пива и
села поближе к окошку.
Из окна было видно кусок причала, часть бухты и скалы на другом берегу.
Люська прикинула время - освободится она часов в девять, уже темновато
будет, к зенитке не слазить. Она давно облюбовала себе одну зенитку, как раз
на том берегу. Вообще-то это был памятник, но его никто не охранял, а
постамент давно осел и был испещрен надписями, которые везде оставляли за
собой местные и приезжие скалолазы-любители. Люська часто забиралась туда -
просто для того, чтобы усесться на лафете и гордо озирать окрестности. В
хорошую погоду с зенитки темной полоской на горизонте виден Валаам. Там
маленькая рыжая Люська чувствовала себя сильной, мудрой и значительной, и ей
очень нравилось смотреть сверху вниз на Сортавалу, городок на берегу Ладоги,
где она работала барменшей, мудрым и проницательным взглядом.
Альпинисты оживились и начали призывно махать Люське руками. Люська сначала
сделала вид, что не замечает - пусть сами подойдут, - потом поставила свое
пиво на стойку и вразвалочку направилась к их столику.
Как и следовало ожидать, они заказали еще минералки и орешков.
- Соку апельсинового не хотите? - довольно язвительно осведомилась
Люська, не понимавшая, как можно приходить в бар попить водички. - С
холодильника.
Альпинисты намека не поняли и вежливо отказались.
Доставая минералку из холодильника, Люська еще раз на них посмотрела.
Понаехали тут, в комбинезонах, как пожарные, с веревками, крючьями всякими,
а здесь Эверестов не водится, по скалам все пешком ходят... Люська как-то
лезла к своей зенитке в босоножках на каблуках, да еще пьяная - и ничего.
Бутылки и стаканы она им почти швырнула.
Сосед альпинистов наблюдал за Люськой сквозь полупустую кружку. На его
основательно опухшем лице островками торчала недобритая щетина, волосы и
одежда были в известняковой сортавальской пыли.
<Автостопщик,> - презрительно подумала Люська и жестом показала ему, что
пора бы заплатить.
- Дай еще кружечку, - грустно попросил чумазый незнакомец.
- А деньги? - Люська подошла поближе.
- А... - махнул рукой клиент.
Люська вернулась к своей запотевшей баночке на стойке. К
клиентам-неудачникам, напивавшимся в кредит, она была куда снисходительнее,
чем все ее коллеги. Другие их просто сразу выгоняли, а она как-то даже сто
своих рублей за одного заплатила - очень уж жалко его стало. Он так
представился заплетающимся языком, что ей послышалось - гость самокритично
называет себя деревенщиной. Оказалось - писатель-деревенщик (<и такие
бывают>, - отметила про себя впечатленная Люська). Писатель, сам питерский,
приехал в Карелию <за натурой>, и все плакался, что тут все бабки в
кроссовках <адидас> и предпочитают все либо турецкое, либо финское. <А
свое-то, исконное...> - навзрыд причитал писатель, выпивая третий стакан на
деньги уважительно притихшей Люськи.
Сама Люська никогда не задумывалась о том, какая она - деревенская или
городская, и вряд ли могла предложить бедолаге свою биографию в качестве
<натуры>. Она родилась в поселке Ляскеле, и все путались, произнося название
ее родного населенного пунта вслед за именем - получалось Ляська из Люскеле.
Но ни Людкой, ни Милкой называть ее было нельзя - она была именно Люська,
Люська с ног до головы, рыжая, остроносенькая, тощая и вся покрытая особым
северным несходящим загаром. Характер у Люськи с детства был сложный - ей
как-то не понравились <дамские>, как она их с глубочайшим презрением
называла, ботиночки, которые ей купила в Петрозаводске мама, и она из
вредности всю осень ходила в школу босиком - по камням, по скальным тропкам,
по можжевеловым иголкам, по утреннему инею, пока пятки не потрескались. С
этими пятками Люську возили в Сортавалу в поликлинику, долго мазали какой-то
гадостью и ругали за упрямство.
В той же поликлинике Люська очутилась лет восемь спустя, где ей поставили
диагноз - беременность. Мама немножко поплакала, но Люська не расстроилась,
хотя точно знала, что будущий папа жениться на ней не собирается. Вместо
ненужных страданий она взяла у соседки котенка и стала на нем тренироваться.
Она притащила звереныша домой за пазухой, сделала ему подстилку, кормила
чуть ли не из соски. Но либо животное это не оценило, либо у них с самого
начала была несовместимость: котенок постоянно орал, не отзывался на кличку,
не шел на руки и больно царапался. В итоге он удрал, и Люська особенно не
жалела.
Сын вел себя так же, как тот котенок, разве что не царапался. Может, это
Люська была виновата - она с самого начала восприняла его появление не как
<нас стало двое>, а как <еще один прибавился>. В семнадцать лет все вокруг
жить мешают, и когда их становится на одного больше - радоваться нечему.
Ребенок тоже не обрадовался - он вопил, не давал Люське спать и редко
смеялся. К концу второго года Люська окончательно перестала с ним общаться,
хотя ухаживала добросовестно, а к концу четвертого - отвезла в Ляскеле к
матери, с которой возмутитель спокойствия сразу же нашел общий язык.
Неудавшаяся мамаша приезжала к нему раз в месяц, но он считал ее чужой тетей
и прятался от нее в деревянном сортире во дворе.
С зенитки были видны крыши Ляскеле, и Люська мысленно посылала с нее приветы
и маме, и своему отпрыску. Ей хотелось верить, что эти приветы до них
доходят, но как она ни выспрашивала мать, как ни намекала - вразумительного
ответа так и не получила, мать вообще не понимала, о чем речь, только
предупреждала Люську, что если она свалится когда-нибудь со своей зенитки -
кости по всей Карелии собирать придется.
Альпинисты обсуждали, как поймали рака в каком-то скальном озере, показывали
пальцами размеры - сантиметра четыре. Люська слушала и хихикала, прикрываясь
пивной банкой. Если местные скалы для них - Эвересты, то несчастный рачий
детеныш, наверно, целый омар. Омара Люська как-то видела в самом дорогом
сортавальском ресторане, куда ее водил подвыпивший финский донжуан - его,
омара то есть, ели за соседним столом. Донжуан там напился окончательно, а
Люська потихоньку ушла. Вообще, если бы не финны, то Люська пожалуй,
бедствовала бы - в баре много не платили. А зарубежные гости частенько и
поили ее, и кормили, и, что самое главное - взамен ничего не требовали,
потому что к концу посиделок приходили в состояние недвижимого бревна. Финны
ездят в Карелию с двумя целями - посмотреть Валаам и напиться.
Чумазый безденежный незнакомец снова подозвал Люську и попросил пива.
- Не дам, - отрезала Люська. - За деньгами иди.
- Да как же я пойду... - тоскливо протянул клиент.
- Ползи, - добродушно предложила Люська.
- Чего ты злая такая... - обиделся чумазый незнакомец.
- А ты чего такой пьяный? - фыркнула Люська и отошла к стойке.
Автостопщиков Люська не любила, хотя сама частенько останавливала фуры
дальнобойщиков и просила подвезти - в Ляскеле, к маме и к сыну, в Питкяранту
по разным делам, а то и в какую-нибудь Хелюлю или в Корринойю - просто так,
посмотреть, что это за место такое. Дальнобойщики, мирные небритые дядьки,
привечали Люську чаем с бутербродами, которые виртуозно делали одной рукой,
другой придерживая руль. Они болтали без умолку и показывали фотографии
своего семейства, развешанные по кабине вперемешку с голыми женщинами.
Подруги предостерегали Люську, что очень часто дальнобойными фурами
управляют настоящие маньяки, изголодавшиеся за долгую дорогу, но она никогда
таких не встречала, зато однажды как раз дальнобойщик спас ее от молодежной
компании на иномарке, чуть было не изловившую улепетывавшую от них по
обочине Люську. Дальнобойщик развернул фуру поперек дороги, вышел и стал
крыть обнаглевшую молодежь многоэтажными матерными конструкциями, попутно
засучивая рукава. Иномарка рванула от него с такой скоростью, что чуть не
свалилась с шоссе прямо в Ладогу. Перепуганную Люську спаситель потом
отпаивал водкой и называл <доча>.
Альпинисты заказали еще минералки. Люська принесла и спросила:
- А где вы тут лазать-то собираетесь?
- Да как же, - альпинисты дружно замахали руками в разные стороны. -
Кругом скалы одни!
- Так туда бабки за малиной пешком ходят, - засмеялась Люська.
- Ну, мы не там полезем, уж найдем где потруднее, - обиделись
альпинисты.
- Ну ищите, ищите, - покачала головой Люська и, презрительно
фыркнув, отошла.
Подойдя к окошку, Люська высмотрела в скалах свою зенитку и тяжело
вздохнула. Она точно не успеет. Закат сегодня должен быть очень красивый, а
снизу смотреть неинтересно.
Финны оставили деньги на столе и, галдя, потянулись к выходу. Вероятно,
решили пойти в другой бар, помноголюднее. Люська убрала за ними, а забытую
на столике целую дорогую сигарету, коричневую с золотым ободком, спрятала в
карман.
Автостопщик следил за Люськой тоскливым взглядом, наконец она не выдержала и
снова к нему подошла:
- Или плати давай, или иди проветривайся.
- Да у меня все деньги с собой закончились, а остальные - там.
- Где?
- В машине, - горько вздохнул посетитель. - Я ее разбил...
- А сам чего целый тогда? - усомнилась Люська.
- Да я из-за утеса выезжал, не посмотрел, а там дальнобой... Ну,
разъехаться никак, он повертелся, повертелся и как в зад мне впечатается...
Самому хоть бы хны, обматерил и дальше поехал, а моя - вдребезги. Передняя
половина целая, а сзади - салат... - чумазый гражданин вздохнул еще
тяжелее. - ...оливье.
- Совсем всмятку? - деловито осведомилась Люська, меняя ему
пепельницу.
- Угу. Ну не знаю, может можно поправить как-то, только где здесь
починка-то. Я не местный, из дома творчества...
- Композитор? - подняла брови Люська. Неподалеку от города был дом
творчества композиторов, который тоже назывался <Сортавала>.
- Нет, отец композитор. И машина его. Два года копил.
Видя, что посетитель сейчас раскиснет окончательно, Люська сбегала к стойке,
налила кружку пива, вернулась и бухнула ее на стол:
- Только деньги чур верни. В Питкяранте мастерская, тебя туда
отбуксовать есть кому?
Чумазый посетитель посмотрел на нее непонимающими глазами, удивленный таким
бурным размахом деятельности. Максимум чего он ожидал от рыжей шустрой
барменши - пива в кредит из жалости, и к такой вспышке гуманности был не
готов.
- В доме творчества есть кое-кто с машинами, - подумав, сказал он. -
Только я туда не пойду, там отец, духу не хватит. Я и к машине-то вернуться
посмотреть храбрости еще не набрался.
- Так ты ее что, так на дороге и оставил? - изумилась Люська. - На
запчасти ведь разберут!
Посетитель уткнулся носом в кружку.
- Ах вы дураки столичные! - выругалась в пространство Люська и
побежала в подсобку, к телефону.
Когда она вернулась, альпинистов в баре уже не было - видимо, обиделись,
приняв Люськин возглас на свой счет. Денег они оставили даже больше, чем
нужно, и Люська спрятала лишние в тот же карман, что и финскую сигарету.
- Иди на улицу, жди, - сказала она неудачливому автомобилисту. - Ща
буксир приедет, покажешь, куда ехать за твоим салатом.
Посетитель поморгал, почесал затылок, несколько раз открыл рот, пытаясь то
ли выразить благодарность, то ли выругаться, и ушел вместе с кружкой.
- Посуду верни! - крикнула ему вслед Люська.
Вскоре на улице зашумел мотор, и Люська с сознанием выполненного долга
вернулась к своему уже теплому пиву.
Прошло минут пятнадцать, в бар больше никто не заходил, а на том берегу
залива соблазнительно поблескивала под лучами заходящего солнца Люськина
зенитка. И Люська не выдержала. Хозяин сегодня все равно точно с проверкой
не нагрянет, рассудила она, доставая из-под стойки пыльную, не
использовавшуюся со времен открытия заведения табличку <Закрыто на
спецобслуживание>.
Заперев дверь бара, Люська пошла по улице вниз, к заливу, обошла причал и
спустилась к воде. Обходить бухту по берегу было слишком долго, поэтому
Люська разделась и полезла в воду, держа одежду и сандалии над головой, как
солдаты винтовку в американских фильмах. Наверху вода была теплая и легкая,
а ноги подмерзали, но это было даже хорошо - дно было все в острых камушках,
а от холода боль почти не чувствовалась, Люська только морщилась и поднимала
одежку, как знамя, повыше над головой. Зайдя почти по шею, она перевернулась
на спину и поплыла, пытаясь одновременно не намочить и голову, и одежду, что
ей не слишком удавалось. Заходящее солнце било Люське прямо в глаза,
пришедшие из открытой Ладоги волны чуть покачивали, и она блаженно
жмурилась. На середине залива какой-то рыболов на моторке хотел ее напугать
и громко загудел, Люська трепыхнулась и чуть не утопила сандалии.
- Чтоб тебя! - крикнула она, вытягивая шею и пытаясь разглядеть
обидчика. - Чтоб тебе всю жизнь одна уклейка попадалась!
Уклейки в Ладоге было навалом, и за изобилие знатные рыболовы ее презирали.
В целом Люська добралась до другого, скалистого берега без приключений. Она
на четвереньках выползла по скользким от водорослей камням на берег,
отряхнулась, выжала волосы, оделась и обулась.
По дороге наверх ей удалось полакомиться черникой, оцарапаться о
можжевельник и найти большой подосиновик, который перекочевал в карман с
чаевыми и подмокшей сигаретой - Люська решила вечером его пожарить себе на
ужин. Красная шляпка торчала из кармана, и Люська лезла по скале аккуратно,
бочком, чтобы не искрошить гриб.
Обросшая мхом и лишайниками зенитка стояла на краю скалы, целясь то ли в
горизонт, то ли пониже, в Сортавалу. Люська набрала в горсть еще черники,
которой у постамента были целые заросли, и с ногами залезла на лафет.
Отсюда было видно открытую Ладогу с узенькой полоской Валаама на горизонте,
всю Сортавалу и идущие от нее дороги, плутавшие среди скал и лесов, а иногда
почти срывавшиеся в воду залива - в таких местах водители гордо называли их
серпантинами.
На одном из шоссе стояли три машины. Даже отсюда было видно, что одна сильно
помята. Вокруг суетились маленькие человеческие фигурки, что-то делали,
махали руками. Периодически вся процессия продвигалась чуть вперед, потом
фигурки снова выскакивали из машин и снова начинали бегать и возиться.
Люська гордо заулыбалась, ей захотелось крикнуть: <Эй, дурак столичный! Это
я тебе помогла! Я! И посуду верни!>. Но она только уселась на лафете
поудобнее и гордо посмотрела на суетящиеся на дороге фигурки сверху вниз
мудрым и проницательным взглядом.
