Мадам – так ее называли сотрудники элитного бутика, расположенного в престижном и жутко дорогом центральном районе города – смотрела немигающими, лишенными всякого выражения глазами на привычный кусок мира посреди гигантского мегаполиса. Дома из стекла и бетона, тротуары, огни, спешащие куда-то люди и машины... Мадам никак не могла решить, чего же все-таки больше в этом городе – людей или машин.
Колесики мыслительного процесса ворочались в ее голове медленно, лениво – так медленно и лениво, что перед глазами Мадам успевали проноситься сотни машин и пробегали десятки прохожих, прежде чем она успевала додумать одну мысль и неторопливо, обстоятельно принималась за другую. Мадам вообще не любила спешки. Куда больше ей по сердцу приходилось блаженное созерцание мелькавшей вокруг чужой жизни. Такой суетной, чудной и забавной.
Перед Мадам нередко останавливались люди. Внимательно разглядывали ее, что-то шептали – завистливо или восхищенно. Чаще, гораздо чаще это были женщины. Мужчины, как правило, проходили мимо, даже не взглянув в ее сторону.
Зато она смотрела на всех, хоть и не всех успевала заметить. Абсолютно прозрачное, отдраенное до блеска толстое стекло создавало почти полную иллюзию пребывания на улице среди издерганных, застрессованных горожан. И в то же время стекло являлось непреодолимой преградой для уличного шума, хаоса и нервозности. Здесь, в чистой витрине бутика было хорошо и уютно. Здесь было приятно прятаться от бурлящего безумного мира. И Мадам делала это уже несколько лет подряд - чуть выставив вперед левую ножку, немного развернувшись, будто на подиуме, изящно изогнув руки. Своей позе она не изменяла никогда. Зачем? Так ей вполне удобно и стоять, и размышлять. Так удобно держать наброшенные заботливыми руками молоденьких продавщиц дорогущие платья и меха, о которых сами молоденькие продавщицы могли только мечтать.
Идеально сложенный женский манекен – квинтэссенция рационально собранных со всей прекрасной половины человечества девичье-дамских пропорций, - она сама искренне наслаждалась собственной неподвижной грацией. И ничего – даже положение пальца - менять в своей жизни не собиралась. Но другая – бушующая, яркая, переменчивая жизнь прорвалась однажды за витринное стекло. И сразу же нарушила... разрушила покой привычного мирка.
Как Стрекоза смогла добраться с далекого окраинного прудика, в самый центр города не знал никто. Но и такое иногда случается в погожий летний день...
Стоял ослепительно яркий погожий день душного городского лета. Солнце плавило асфальт и мозги людей, намертво застрявших в дорожных ловушках автомобильных пробок. Прозрачные крылья насекомого яростно били по воздуху, отдающему газом, гарью, запахом горячего асфальта и потных тел, пока заплутавшая Стрекоза металась в лабиринте улиц и многоэтажных башен. Ее силы были уже на исходе, когда впереди вдруг распахнулись широкие двери каменной коробки, то ли впуская, то ли выпуская респектабельную пару. Затем двери закрылись, отрезав насекомому путь к отступлению.
Она попала в непривычную прохладу кондиционированного воздуха. Здесь в полумраке, тишине, покое и терпком аромате магазинного барахла все было не так. «Назад, к свету!» – приказывал Стрекозе потаенный инстинкт. И раз за разом бросал ее на толстое витринное стекло.
«Странно, - подумала Мадам, наблюдая за движениями упрямого тельца в ореоле бьющихся крыльев, – Столько бессмысленных сокращений мышц, столько глупых энергетических затрат, такая дикая скорость прозрачных конечностей... И все ради того, чтобы расплющить себя о стекло. Неужели передвижения в пространстве настолько притягательны? Пожалуй, я бы...»
Мадам сама ужаснулась этой мысли, но все-таки потратила еще несколько минут, чтобы додумать ее до конца: «Пожалуй, я бы не отказалась попробовать, каково это – жить действием».
«Все! Я устала, - обреченно вымучил из себя стрекозиный инстинкт. – Надоело бороться, надоело трепыхаться! Я хочу хоть ненадолго стать бесчувственной и отрешенной вещью, вроде этой неподвижной статуэтки человека в ярком платье».
Обессилевшая Стрекоза опустилась на плечо Мадам. И в точке соприкосновения манекена с насекомым, точнее, в шести – по количеству цепких стрекозиных лапок – точках соприкосновения взаимные желания обрели силу.
Стрекоза – замершая, оцепеневшая - медленно спланировала на портьерную ткань витринной драпировки. Веки же Мадам утратили многолетнюю неподвижность. Глаза сморгнули. Вялотекущие мысли вдруг рванулись куда-то с пугающей скоростью. Шевельнулись пальцы рук, выставленная вперед нога напряглась. Мадам сделала первый шаг. И второй. И третий – уже покидая витрину.
Стрекоза, ставшая вещью, лежала на мягкой ткани, беспомощно подняв вверх все шесть застывших лапок. Из матерчатой складки, куда она угодила, виднелся лишь кусочек неба между крышами двух небоскребов на противоположном конце улицы. По безветренному небу с невероятной быстротой проносились облака. Они уже не казались такими ленивыми, как прежде: стрекозиный инстинкт теперь не успевал считать их. А еще он начинал сожалеть...
Только начинал, когда Мадам уже покинула магазин и заставила одного из проезжавших мимо мегаполисных «принцев» резко ударить по тормозам дорогой иномарки – машины явно не привыкшей к подобному обращению. «Вот это женщина!», - думал преуспевающий пожилой бизнесмен, выскакивая, как мальчишка из своего авто. Мадам уехала с ним.
В ее короткой жизни было многое. Рестораны, отели, бурные ночи, свадьба и неожиданный свадебный подарок. Богатый жених специально для своей возлюбленной перекупил дорогой бутик женской одежды на центральной улице города. «Это так символично, дорогая, - улыбнулся он, протягивая Мадам документы на право собственности. – Это тебе - в знак нашей счастливой встречи!» Та, что раньше была манекеном, стала хозяйкой. И первым делом хозяйка поднялась в пустующую витрину, где она провела столько лет.
«Забавная штучка, - подумала Мадам, разглядывая неподвижное насекомое, больше похожее на брошь. – Забавная и жалкая одновременно. Странно, что я сама когда-то была вот таким же застывшим подобием жизни. И страшно, что не желала большего!»
Однако оцепеневшая Стрекоза, которой давно осточертело высматривать облака между крышами, желала... Страстно желала и жаждала немедленного реванша, жаждала возвращения.
Рука в белой перчатке осторожно – двумя пальцами - подняла хрупкое насекомое. «Буду носить его! – решила Мадам. – Чудесное украшение, а заодно - и напоминание о прежнем заблуждении». Женщина приложила брошь-стрекозу к груди, замерла, примеряя... Выйти из этой позы ей было не суждено.
Стрекозиный инстинкт и накопившаяся за время вынужденного бездействия жажда жизни оказались сильнее воли и желаний бывшего манекена. Прозрачные крылышки шевельнулись раз, другой... Стрекоза сбросила оцепенение, Стрекоза оторвалась от точеной декольтированной груди, Стрекоза поднялась над манекеном. Теперь инстинкт гнал ее прочь от страшной витрины, а потому лететь пришлось в противоположную сторону. Туда, где какой-то галантный кавалер уже распахнул дверь перед своей подругой.
Мадам искали долго. И долго удивлялись, до чего же похож манекен в витрине бутика на новую хозяйку, пропавшую так внезапно.
