...Собираясь, может быть в следующем году,
выбраться в места, где прошло мое детство,
я искал хоть какую-нибудь современную
информацию о родных местах. Запросил
"Лексозеро" и... вышел на Ваше эссе о нем.
Прочел, и нахлынуло.

Олег (из письма к Лине)


Мне пятьдесят. Живу и работаю в Москве. Но так было не всегда. Прежде я
служил в Пограничных войсках. Закончил службу полковником в Казахстане, до
этого - в ПВ КГБ СССР, до этого - работал в "ящике", до этого - учился в
университете в г. Алма-Ате на факультете Прикладной математики. Но
вышеперечисленное не имеет отношения к тому, о чем хочу сказать.

Мои родители - кочевники по профессиональному признаку. Отец (ныне покойный)
был офицером-пограничником. С родителями я "послужил" в детском и юношеском
возрасте в Казахстане (на границе с Китаем), в Заполярье (на границе с
Норвегией) и в Карелии (на границе, понятное дело, с Финляндией).

В Карелии прошли мои лучшие годы детства. Именно тот период жизни, когда
человечий детеныш становится Человеком. Не человечком, а именно Человеком.
Весь последующий период своего доживания мы расходуем и утрачиваем заряд
нравственной и духовной энергии, "запасенной" именно в этом возрасте. Там я
пошел в первый класс в маленьком поселке с таким же
уменьшительно-ласкательно звучащим названием - Короппи. Недавно прочел в
И-нете, что поселок этот перестал существовать. Жаль.

Жили мы на пограничной заставе непосредственно у линии государственной
границы, и каждое утро меня отправляли в школу за 15 км: когда на стареньком
ГАЗ-64, а чаще - верхом на служебной лошади в сопровождении
солдата-кавалериста. В школе было две классные комнаты, в каждой по два ряда
из 3-4 парт. На первом ряду располагался первый класс, на втором - третий.
Соответственно, в другой комнате те же два ряда парт второго и четвертого
класса. Школа была начальной четырехлеткой. Проучился в ней два года. Там
же, стараниями мамы, стал отличником. Традиция продолжилась во всех шести
школах, где мне пришлось учиться из-за переездов семьи по службе отца, и
увенчалась золотой медалью в г. Алма-Ате.

Говорю об этом потому, что во всем "виновата" именно та самая энергетика,
полученная в карельском детстве.

Можно сказать о величии скромной карельской природы, о снежной зиме и
огромной полной луне над домиком среди лесов в трескучий мороз новогодней
ночи, можно припомнить благоговейный трепет от прикосновения к проржавевшей
красноармейской солдатской каске времен тогда совсем забытой финской войны
(а в каске - рваное внутри и гладкое снаружи пулевое отверстие), можно до
холодка у мизинца ступни ощутить голос кукушки на рыбацкой зорьке у
остывающего костерка. И папа был еще таким молодым, и добрая его улыбка
крестьянского парня, которому доверено страной дело государственной
важности. И делает он его не по долгу, а по душе, преобразуя небольшой
солдатский коллектив заставы в большую семью, где каждый день "сынки" уходят
на службу по тропам в лес и кладям из бревен в болота, как на пахоту, и
возвращаются ночью, и ждет их вкусный ужин, теплый серый хлеб с
умопомрачительной хрустящей горбушкой ("солдатским шоколадом"), который
извлекается из льняного полотенца добродушным поваром-волшебником заставы
Ведровым. Грибы, ягоды, хилые веточки укропчика, семена которого привезены
мамой с родины, из города Оренбурга - он с трудом приживается на
каменисто-песчаном грунте, но зато так пахнет...

Но на этом остановлюсь.

Третий класс я начал в поселке Реболы, где был расположен в то время
пограничный отряд.

Говорят о "намоленных" иконах, Реболы были "нажитым" селением. Здесь легко
дышалось, здесь жили трудолюбивые простые люди: карелы, русские, белорусы
(приехавшие сюда лесорубы, в основном) и другие.

Так случилось, что рядом с домом за высоким забором было старое кладбище. На
нем уже не хоронили, но мы лазили туда с опаской и трепетным желанием найти
ответ на непостижимый в нашем возрасте вопрос: вопрос конечности земной
жизни и вечности мира. Именно там (помню все, как будто это происходило
вчера) я однажды подумал: наступит день (о, как это не скоро будет) и меня,
меня, так любящего эти золотистые сосны на песчаном берегу озера, после
недолгих слез друзей-товарищей закопают в землю, а перед своей смертью я
обязательно вспомню о моей детской мысли. И мир предстал передо мной
бесконечно цикличным во времени и пространстве - как в противоположных
зеркалах вагонного купе до бесконечности уходит в даль отражение за
отражением.

...В прозрачном до кристальности, пропитанном сосновыми запахами и озерной
чистотой, воздухе вдруг пахнет еле уловимым угольным дымком от далекой
котельной - а представится, что за далеким лесистым холмом на том берегу
Лексозера пробежал черный паровозик, и утащил за собой в даль-дальнюю
десяток зеленых, как березовая рощица, вагончиков. В той дали лежит
остальной мир, оттуда плывут по небу облака, прилетают ласточки, что свили
свое смешное гнездо под деревянной крышей моего дома, там печатают газеты с
новостями, там же эти новости происходят...

И отделяло остальной мир от маленького счастливого мирка по имени детство,
уютно расположившегося в поселке Реболы, то самое озеро Лексозеро.

В 1966 году отца направили на границу с бывшим другом на век, а потом
врагом, посягающим на наши территории, Китаем.

Я уехал из Ребол, от Лексозера, я уехал, и больше никогда туда не
возвращался.

Так бывает.

Лина, "Так оживают предания"
Назад
На главную