(пародия на рассказ Юрия Коваля "Чайник" с приложением оригинала)
Меня не любит пистолет.
Тусклыми воронеными глазами следит он за мною из своей кобуры.
По утрам, когда я достаю его из сейфа, он начинает плеваться от счастья
пулями и стреляными гильзами. Он приплясывает и грохочет, но тут я убираю
его в кобуру, и веселье кончается.
Приходит Командир. Прислоняется к сейфу плечом.
- Стрельба, - говорит Командир.
Это неприятное слово повисает в воздухе между пистолетом, мною и Командиром.
Мне непонятна реакция пистолета. Нравится ему это слово или нет? На чьей он
стороне? Со мною он или с Командиром?
- Длительная стрельба, - говорит Командир.
Холодным взглядом пистолет окидывает меня и отстраняется. Если он не с
Командиром, то и не со мной. Висящее слово его не беспокоит. Ему наплевать
на мои затруднения. Он и без меня проживет.
- Когда прекратишь? - спрашивает Командир.
- Понимаешь, - объясняю я, - меня не любит пистолет.
- Кто? Это который вчера приходил? Чего это вы стреляли?
- Пистолет, Командир. Который вот он здесь лежит. Вот этот вороненый.
- А я думаю, чего они стреляют? Наверно, патроны завелись. Дай, думаю,
зайду. Патроны изъять пора.
- У меня с ним странные, очень напряженные отношения, - жалуюсь я. - Он
постоянно следит за мной, требует, чтобы я из него беспрерывно
стрелял. А я не могу, пойми! Есть же другие дела.
- И патроны остались, - удивляется Командир, глядя на стол, не убранный с
вечера. До двух часов стреляли! Я уж думаю, как бы друг друга не
поубивали.
Я расстегиваю кобуру, и пистолет сразу начинает щелкать.
- Вот слышишь? Слышишь? Погоди, еще не то будет, - говорю я.
Командир меня не слышит. Он слушает свой внутренний голос. А внутренний
голос его говорит:
"Чего слушать? Надоело! Или кончай стрельбу или пиши рапорт на увольнение!"
Пистолет отчего-то замолкает, бросает щелкать и, тупо набычившись,
прислушивается к нашему разговору.
Внутренний голос Командира легко становится внешним:
- Патроны у них есть! Мишени, боеприпасы, техническое обслуживание, стреляют
до четырех утра! А нам предоставляются оглушительные
канонады.
Почему молчит пистолет? Делает вид, что даже и не слыхивал о стрельбе.
- Молчит, - поясняю я Командиру. - Нарочно молчит, затаился. И долго еще
будет молчать, такой уж у него характер.
- А то сделаем, как в прошлый раз, - намекает Командир.
Ну и выдержка у моего пистолета! Палец уже спусковой крючок нажимает, а он
нарочно не стреляет, сжимает зубы, терпит и слушает. Ни пулечки не
вырывается из его ствола, ни щелчка, ни шороха не доносится в механизме.
А в прошлый-то раз было сделано очень плохо. За длительную трехчасовую
стрельбу Командир вынес мои патроны и прочие боеприпасы на плац, построил из
них укрытие и поджег. Патроны, говорят, разрывались плохо, и особенно не
разрывалась учебная противопехотная мина. Такую уж я раздобыл на складе, с
песком и толченым кирпичом вместо тола. И командир отбросил ее, чтоб не
мешала разрываться другим боеприпасам. Опаленный и осыпанный осколками,
метался я по плацу и не знал, что делать. Выход был один - Командира
застрелить.
- Слушай, что с твоим пистолетом? Чего он не в кобуре? - говорит Командир.
Нервы у пистолета натянуты до предела, он цедит сквозь ладонь моей руки,
тихий, как щелчок замка, звук.
Я отодвигаюсь подальше. Знаю, что с моим пистолетом лучше не связываться, он
беспредельник. Может выкинуть любую штуку.
- Или ты устав не читал?- говорит Командир и протягивает руку к пистолету.
- Осторожно, - говорю я. Берегись!
Командир отдергивает руку, но поздно.
Пуля вылетает из пистолета. Раскаленные частицы пороха, пули, гильзы летят в
Командира. Он ослепленно воет и вываливается в коридор, делает несколько
судорожных движений и затихает. Голова его безжизненно валится на бок.
Пистолет веселится, плюется пулями во все стороны, приплясывает,
подпрыгивает и победно грохочет.
Надо бы, конечно, спрятать его в кобуру, посидеть и подумать, как же мне
жить дальше. Как жить дальше - неизвестно, а пистолет, ладно, пускай пока
постреляет.
#####################################################################
ОРИГИНАЛЬНЫЙ РАССКАЗ ЮРИЯ КОВАЛЯ "ЧАЙНИК"
Меня не любит чайник.
Тусклыми латунными глазами целый день следит он за мною из своего угла.
По утрам, когда я ставлю его на плитку, он начинает привывать, закипает
и разьяряется, плюется от счастья паром и кипятком. Он приплясывает и
грохочет, но тут я выключаю плитку, завариваю чай, и веселье кончается.
Приходит Петрович. Прислоняется к шкафу плечом.
-- Неплатеж,-- говорит Петрович.
Это неприятное слово повисает в воздухе между чайником, мною и Петровичем.
Мне непонятна реакция чайника. Нравится ему это слово или нет? На чьей он
стороне? Со мною он или с Петровичем?
-- Длительный неплатеж,-- говорит Петрович.
Холодным взглядом чайник окидывает меня и отстраняется. Если он не с
Петровичем, то и не со мной. Висящее слово его не беспокоит. Ему
наплевать на мои затруднения. Он и без меня проживет.
-- Когда заплатишь? -- спрашивает Петрович.
-- Понимаешь,-- объясняю я,-- меня не любит чайник.
-- Кто? Это который вчера приходил? Чего это вы орали?
-- Чайник, Петрович. Который вот он здесь стоит. Вот этот, латунный.
-- А я думаю, чего они орут? Наверно, деньги завелись. Дай, думаю, зайду.
Пора за квартиру платить.
-- У меня с ним странные, очень напряженные отношения,-- жалуюсь я.--
Он постоянно следит за мной, требует, чтобы я его беспрерывно кипятил. А я
не могу, пойми! Есть же и другие дела.
-- И колбаса осталась,-- удивляется Петрович, глядя на стол, не убранный с
вечера.-- До двух часов орали! Я уж думаю, как бы друг
друга не зарезали.
Я включаю плитку, и чайник сразу начинает гнусавить.
-- Вот слышишь? Слышишь? Погоди, еще не то будет,-- говорю я.
Петрович меня не слышит. Он слушает свой внутренний голос. А внутренний его
голос говорит: "Чего слушать? Надоело! Плати или съезжай!"
Чайник отчего-то замолкает, бросает гнусавить и, тупо набычившись,
прислушивается к нашему разговору.
У Петровича я снимаю угол, в котором несколько углов: угол, где я, где
краски, угол, где чайник, угол, где шкаф, а сейчас и Петрович со своим
внутренним голосом, который легко становится внешним:
-- На колбасу деньги есть! Колбаска, хлеб, культурное обслуживание, орут до
четырех утра! А нам преподносится неукоснительный неплатеж!
Почему молчит чайник? Делает вид, что даже и не слыхивал о кипении.
-- Молчит,-- поясняю я Нетровичу.-- Нарочно молчит, затаился. И долго еще
будет молчать, такой уж характер.
-- А то сделаем, как прошлый раз,-- намекает Петрович.
Ну и выдержка у моего чайника! Плитка электрическая раскалилась, а он
нарочно не кипит, сжимает зубы, терпит и слушает. Ни струечки пара не
вырывается из его носа, ни шепота, ни бульканья не доносится из-под крышки.
А в прошлый-то раз было сделано очень плохо. За длительный трехмесячный
неплатеж Петрович вынес мои холсты и рисунки во двор, построил из них
шалашик и поджег. Холсты, говорят, разгорались плохо, и особенно не
разгорался натюрморт с чайником. Такую уж залепил я на нем фактуру с песком
и толченым кирпичом. И Петрович отбросил его, чтоб не мешал гореть бумаге.
Опаленный и осыпанный пеплом, метался я по городу и не знал, что делать.
Выход был один -- Петровича убить.
-- Слушай, что с твоим чайником? Чего он не кипит? -- говорит Петрович.
Нервы у чайника натянуты до предела, он цедит сквозь носик тонкий, как укус
осы, звук.
Я отодвигаюсь подальше. Знаю, что с моим чайником лучше не связываться, он
беспредельник. Может выкинуть любую штуку.
-- Или плитка перегорела? -- говорит Петрович и подходит к чайнику.
-- Осторожно,-- говорю я.-- Берегись!
Петрович отдергивает руку, но поздно. Крышка срывается с чайника.
Раскаленные ошметки пара, осколки кипятку летят в Петровича. Он ослепленно
воет и вываливается на кухню, сует голову под кран.
Чайник веселится, плюется паром во все стороны, приплясывает, подпрыгивает и
победно грохочет.
Надо бы, конечно, выключить плитку, посидеть и подумать, как же мне жить
дальше. Как жить дальше -- неизвестно, а чайник, ладно, пускай
пока покипит.
