Он перестал ходить за неделю до моего приезда. Взмокшая, измятая и
совершенно озверевшая от долгой дороги и систематического недосыпа, я
вывалилась из автобуса на центральной площади (два на два метра, в середине
газончик) и больно подвернула ногу. Автобус, уезжая, на прощание накрыл меня
дымовой завесой из выхлопной трубы, которая не рассеивалась минут пять.
Я доковыляла до причала, по дороге изучая красными и ощутимо опухшими
глазами вывески - финских и русских поровну. У самого поворота к причалу
высилась сверкающая громада, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся церковью
баптистов. Поборов шизофреническое желание зайти внутрь и спросить, кто
такие баптисты и чем они полируют свой особнячок, я купила в ларьке
сухариков - после трехчасовой автобусной болтанки в меня больше ничего не
лезло, - и ступила наконец на заповедную территорию причала.
Половина пирса отсутствовала напрочь - одни сваи торчали. На сваях сидели
дети с удочками. Кассы, где продавали билеты на всевозможный ладожский
водный транспорт, тоже не было, и на ее месте тоже сидели дети, которым,
очевидно, пастись было больше негде. Я чуть было не закричала на них - мне
почему-то почудилось, что это они виноваты в исчезновении кассы.
В довершении всех бед на месте скромного местного подобия турбюро, где
раньше можно было приобрести билеты до Валаама, и даже с экскурсией, теперь
была пивная, и даже с музыкой.
- А паром когда ходит? До Валаама... - спросила я у ближайшей стайки детей.
- А не ходит больше!.. - отозвались откуда-то с другой стороны куда более
зрелые голоса. - Ходи сюда, туррыст!
На лавке под необъятным потрескавшимся тополем сидела компания молодежи,
измятой даже еще больше, чем я, в которой за версту можно было опознать
украинцев. Не знаю, но вот каким-то загадочным образом их всегда видно, даже
когда молчат и не жестикулируют. Пять человек - два парня, две дивчины и
нечто ростом метр с кепкой с четками на лбу. Я направилась к ним, что было
встречено диким галдежом.
- Что, вообще не ходит? - спросила я, останавливаясь на безопасном
расстоянии, потому что от их громких голосов меня замутило еще больше.
- Неделю как! - оптимистично отрапортовали они. - Мы тут у бабки живем!
Каждое утро приходим! Может, придет все-таки! Посмотреть охота!
- Окультуриться хотим! - добавило нечто с четками уже в одиночку.
Я отошла шагов на пять от них, села на бордюр тротуара и достала свои
сухарики.
- А ты хто есть? - спросила одна из девчонок.
- Туррыст, - по возможности недружелюбно ответила я.
На Валааме очень жарко, и растут дыни... По крайней мере так дело обстоит
летом, а зимой я там никогда не была. Еще там пыльные дороги, пересекающиеся
под углом девяносто градусов, развалившиеся церкви и скиты и комары размером
с лошадь. Для защиты от комаров я прихватила с собой банку какого-то
пахучего крема, а для умиротворения враждебно настроенных монахов - длинную
юбку и платок. Монахи очень суровые, но они выращивают дыни и звонят в
колокола. Если залезть вечером на какой-нибудь утес на Валааме и смотреть на
небо, кажется, что облака - это на самом деле плывущий над островом
колокольный звон. А еще на Валааме растет самая большая и сладкая на свете
малина, ее так много, что издалека кусты кажутся красными. Может быть,
именно их и увидел основатель монастыря, когда плыл <по бурным и вращающимся
водам озера Нево>, и причалил, чтобы полакомиться. Святые же тоже люди.
Раньше на острове жили наши родственники, и меня туда иногда закидывали
родители, а однажды я провела там целое лето, даже чуть больше - меня еле
приволокли в Москву аж 15 сентября по настойчивым требованиям классной
руководительницы, а я всю дорогу ныла: "Ну еще денечек, еще денечек..." А
потом несознательные островитяне-родственники получили возможность переехать
в прозаический Петрозаводск и немедленно ее использовали. С тех пор на
Валаам я больше не возвращалась. На память о нем у меня остались пучок
вереска и кожаный квадратный брелок с похожей на заклинание надписью <Место
бо на нем же ты стоиши земля свята есть>, без запятых и с <ятями>.
- А "ракета" ходит? - помолчав, спросила я.
- Ага, - кивнули украинцы. - Только за месяц заказывать надо.
- А паром чего, сломался?
Компания наперебой принялась выдвигать различные версии, вплоть до утопления
судна финскими диверсантами, и меня снова замутило.
- Может, придет все-таки сегодня, - прервала их рассуждения я.
- Если до двенадцати не будет - то все, - нечто с четками зачем-то помахало
часами.
И что они делают на Ладоге, у них же Днепр есть...
Я снова занялась своими сухариками. Солнце пекло уже так сильно, что я с
удовольствием сняла бы рубашку, будь под ней хотя бы лифчик. Возле
ближайшего кирпичного домика в два этажа старушка в резиновых сапогах пасла
стаю кур. На теплом асфальтовом пятачке перед причалом зрели собаки. Я в
детстве была уверена, что собаки не просто так лежат на солнышке - они
зреют. Созреют и уйдут. На Валааме самые спелые собаки, под жарким солнцем в
ярко-синем небе они наливаются соком, как дыни у монахов в теплице, и их
приятно гладить.
К пирсу причалила облезлая маленькая моторка, и ее владелец начал
перекидываться ругательствами с компанией хмурых дядек на пирсе - беседа
шла, судя по всему, об отсутствии улова. Вот глупые, неужели так сложно
доплыть до острова и половить там. Вокруг Валаама столько рыбы, что я там
как-то, купаясь, получила от какой-то чешуйчатой громадины хвостом в ухо.
- Такие не берут, - напомнило о своем существовании нечто с четками, тыча
пальцем в сторону моторки. - Говорят - двое не поместятся.
- А транспорт покрупнее тут вообще есть? - долбя пальцем саднящий, как
будто в нем что-то застряло, висок, спросила я.
- "Белоснежка" - на десять человек. Но в запое.
- Белоснежка в запое? - хмыкнула я, пытаясь сохранить недружелюбный вид.
- Не, капитан. Уехал в Питкяранту и запил.
Боже ж ты мой, какие познания... Неделю как тут, а уже знают, что с
капитаном и что такое Питкяранта, и даже знают, что все местные предпочитают
ездить пить с размахом именно в этот славный городок. А я ни черта не знаю!
Я не знаю, куда делась касса и где половина пирса, и что сталось с турбюро,
и откуда в прилегающей к причалу части городка взялась лишняя улица, и когда
тут успели окопаться баптисты, и почему обмелела Ладога, и где все-таки
гуляет паром...
Зато я точно знаю, что мне нужно на Валаам. Я поняла это, когда сидела ночью
на кухне в одних трусах и смотрела на малокровную луну. Допив третью бутылку
пива, я вдруг подумала об облаках колокольного звона над Валаамом и об
огромной красной малине в зарослях, окружавших развалины старой часовни. В
часовне находилась местная достопримечательность - надпись углем в нише от
иконы: "Все смертные должны бояться бога и его кары. Валаамская
чудотворица-медсестра Михайлова Г.М." Я засмеялась, как будто снова увидев
кривые угольные буковки, и даже закашлялась от смеха. Под окном, в скверике,
компания молодежи обсуждала перипетии личной жизни юного быдла из окраинной
городской школы, и тоже смеялась, чуть более нетрезво. Я пошла в комнату,
покопалась в ящике стола и достала брелок. С тех пор я толком так и не
спала - кто пытался добраться на перекладных от Москвы до Сортавалы,
маленького карельского городка с центральной площадью два на два метра и
причалом, тот меня поймет.
Когда я вернусь с Валаама, я брошу курить. И пиво пить больше не буду, не
говоря уж о более крепких напитках. И помирюсь с мамой - ведь это она тогда
закинула меня к родственникам-островитянам на лето. Я привезу ей валаамский
камушек - там такой промысел, местные жители и монастырские приживалки
собирают обкатанные Ладогой камушки, рисуют на них цветочки-ягодки и выводят
кисточкой: "ВАЛААМ", иногда добавляя твердый знак для архаичности. Я подарю
маме камушек и скажу: "Знаешь, мам, я уже и забыла, из-за чего мы
поцапались. Давай мириться".
Хохлы взахлеб рассказывали мне, как они ездили по Золотому кольцу и как оно
им понравилось. Я морщилась и сомнамбулически отправляла в рот сухарик за
сухариком. Тошнота уже почти прошла, и желудок вяло требовал более солидной
пищи, а из уже открывшейся пивной вкусно пахло чем-то мясным. У меня были
деньги, но это были деньги на паром и на обратную дорогу до Москвы с
расчетом на более чем скромное пропитание. К тому же автобус от Питкяранты
сюда непредвиденно подорожал, так что сухарики были пределом возможностей.
- ...я вот думаю - и как это в старину так высоко строили! -
восторженным визгом закончила рассказ о своих впечатлениях от Золотого
кольца одна из дивчин.
Об архитектурных достопримечательностях Валаама у меня сохранились самые
смутные воспоминания, но я гордо сказала:
- На острове все равно красивей.
- А ты что, видела? - удивилась дивчина.
Я кивнула.
- А зачем во второй раз едешь?
- Еще раз посмотреть, - соврала я.
Не говорить же ей, что я просто хочу поесть валаамской малины, послушать
колокола и, кстати, выяснить, играют ли по-прежнему тамошние дети в Адама и
Еву. Валаам, наверое, единственное место на Земле, где есть такая игра.
Ничего неприличного в ней нет, и голышом никто не ходит. Ее придумали дети
монастырских приживалок, у которых вместо букваря - Библия. Выбирались три
человека: Адам, Ева и змий (змием, конечно, никто по собственной воле быть
не хотел, и мы тянули жребий). Змий должен был уговаривать Еву попробовать
яблочко, Ева - всем видом выражать душевную борьбу, а Адам - стоять в
сторонке и делать вид, что он не в курсе происходящего. В самый
ответственный момент из кустов выскакивал четвертый участник -
ангел-хранитель - и кричал: <Ева, брось!>. Таким образом изгнание из рая
отменялось, и все страшно радовались.
В залив с оглушительным тарахтением влетела "ракета", подрулила к причалу и
стала неторопливо пришвартовываться. Стоявшие на площади у пирса машины
неожиданно оказались обитаемыми - оттуда с шумом и гамом стали вылезать
целые семейства. Все происходящее так напугало пасущихся у дома кур, что они
кинулись врассыпную, а старушка с хворостиной - за ними.
- И сколько стоит примерно? - спросила я у хохлов, не сводя глаз с "ракеты".
Хохлы дружно присвистнули.
Я все-таки подошла к усатому гражданину, проверявшему у трапа билеты, с тем
же вопросом.
- А вы заказывали? - осведомился он.
Я озадаченно почесала затылок, и из волос посыпалась пыль.
- А без заказа нельзя?
Усатый пожевал губами и назвал сумму. Я сразу вспомнила встреченную мной по
дороге к причалу гетеру экспортного варианта, для финнов, шедшую с работы
домой. В блондинистом парике, колготках "сеточкой" и фиолетовой накидке из
искусственного меха - Кабирии и не снилось в ее ночах. Вот мне так походить
дня три-четыре - как раз хватит. Но где ж я парик возьму и все остальное...
Пришлось вернуться к хохлам - нечто с четками как раз отвязывало хитроумно
примотанную к своему рюкзаку проволокой и бельевой веревкой гитару. В
Сортавале не улицы, а американские горки, неужели так сложно упасть и
разбить эту штуку.
- Час остался, - настраивая инструмент, порадовало меня нечто. - Вряд ли
придет. Ты песни какие-нибудь знаешь прикольные?
- Нет.
Уходящая "ракета" издевательски тарахтела и пускала дым изо всех отверстий.
На верхней палубе, у самого бортика стояло семейство: папа, мама и дочка
средних лет - по виду финны, толстые и светловолосые. Они улыбались и,
одержимые туристическим зудом, фотографировали остатки причала вместе с
пыльной площадью, тополями, курами, собаками, старушкой и нами. Фотоаппарат
у них, наверное, дорогой. Вот если бы они его потеряли - ну, вытаскивали бы
вещи из машины и уронили - я бы его подобрала и отдала им. А они бы
засверкали своими финскими фарфоровыми улыбками и сказали хором:
"Дееввушкаа, ппоеххали с наами!".
Зачем им на Валаам, они небось и малину-то не едят, если она не в
супермаркете купленная. А мне нужно, иначе я никогда не брошу курить и не
помирюсь с мамой. И малины я очень хочу, я три года в городе проторчала
безвылазно, а в городе она почему-то не растет. В городе душно и грязно, и
мама не звонит.
Лучше бы я приехала сюда зимой... Зимой Ладога, наверно, вся замерзает,
можно было бы взять у кого-нибудь из местных лыжи напрокат и дойти до
Валаама пешком. Наверно, там малина и зимой есть - у монахов, в теплице, я
могла бы у них попросить, они же должны быть милосердными, раз они Божьи
люди... Я совсем не умею ходить на лыжах, это да, но можно научиться.
- Не будет его, - прервав песню на полуслове, сказало мне нечто с четками.
- Кого? - переспросила я.
- Парома, кого ж еще...
Я люблю вечерний город. Фонари, огни машин и свет в окнах делают его уютным
и домашним. Сортавала, с ее маленькими домиками и узкими улицами, казалась
даже не домашней, а карманной, ее хотелось спрятать в кулак, как елочную
игрушку, и любоваться тайком, когда никто не видит.
Хохлы все-таки уговорили меня пойти вместе с ними в квартиру, которую они
снимали. Я долго упиралась, но главным соблазном были наличие там душа и
возможность поесть.
Мы подкрепились мешаниной из макарон, кетчупа и картошки, которая легла в
желудок скользким булыжником, потом я вымылась хозяйственным мылом и ушла на
балкон. Гостеприимные хозяева периодически зазывали меня в комнату, но я
отказывалась.
Я сижу на балконе и смотрю вниз. Слава Богу, квартира на шестом этаже, и
отсюда видно причал. За дверью, в комнате, хохлы пьют какую-то гадость и
громко поют песни. Изредка к пирсу пришвартовываются запоздавшие моторки,
мигая тусклыми рыжими фонариками. Если сейчас или ночью вдруг придет паром,
на нем тоже будут огни, и я его замечу.
