(СКАЗКА ДЛЯ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ)
В жизни бывают огорчения и радости, это научный факт, многократно доказанный на
практике. А еще в жизни бывают такие события, после которых сначала долго-долго
отходишь от шока, потом еще дольше вспоминаешь все происшедшее и гадаешь, что же
это было, потом мучительно выясняешь, было ли это вообще, и наконец, проснувшись
в одно прекрасное утро, решаешь забыть о них, дабы пощадить свои слабенькие
нервишки. Я дошел до последнего этапа, но мне хочется перед тем, как выкинуть
все это из головы, вкратце описать то, что произошло, и спрятать записи в
укромном месте. Чтобы потом, лет через десять, когда я окончательно повзрослею и
научусь мыслить трезво, раскопать их, перечитать и уяснить себе, что тут к чему.
И еще кое-что. Человек я приземленный, циничный, ограниченный, духовно неразвит
и красоту в упор не вижу, не ценю и не понимаю. Возможно, через десять лет я
изменюсь и в этом плане, так что заранее прошу у себя прощения за в меру тонкую,
но зато злую иронию. Просто тогда мне было страшно. И сейчас страшно, когда я
все это вспоминаю А я привык прятать страх за улыбкой, пусть даже кривой и
натянутой...
Итак, начнем. Это случилось два года назад, 31 декабря. На часах было десять
минут двенадцатого - самое время доставать из холодильника салат, делать
бутерброды и ставить на стол шампанское (хотя у нас в семье все эти манипуляции
производились за несколько минут до боя часов - мать находила особое наслаждение
в этой праздничной спешке, лихорадочном намазывании икры и разбитых второпях
бокалах. Так, говорят, некоторые охотники до острых ощущений любят намеренно
опаздывать на поезда). Но у меня не было ни холодильника, ни бутербродов, ни
шампанского, ни стола, потому что я сидел в заглохшей машине со сломанным
обогревателем, стоявшей на обочине пустынного загородного шоссе. Странное дело -
стоит лишить обычного среднестатистического человека вроде меня праздника - и он
сразу же превращается в малого ребенка, у которого отняли любимую игрушку. Я
никогда особо не любил Новый год, но тогда, сидя в машине, я чувствовал себя
несчастнейшим существом, всеми забытым и покинутым. В глазах у меня все двоилось
от слез, хотя мне казалось, что плакать я разучился лет в семь. Я вынимал из
пачки сигареты, раскуривал их и тут же гасил об руль, после чего бросал на пол и
остервенело давил ботинком. На часы я старался не смотреть, но они как будто
нарочно постоянно оказывались в поле моего зрения. В конце концов я снял их с
руки и засунул в бардачок. Спустя несколько мгновений неожиданно включился
валявшийся на заднем сиденье радиоприемник, который я считал давно и безнадежно
сломанным, и сквозь оглушительный треск прорвался радостный голос:
- Милые дамы и глу-бо-ко-ува-жае-мые господа! Надеюсь, вы уже сидите за столом,
потому что на часах в студии уже без двадцати пяти...
Я схватил приемник, выключил его, открыл дверь машины и уже хотел закинуть
проклятый прибор в сугроб поглубже, но тут неожиданно обнаружил, что в
нескольких шагах от автомобиля кто-то стоит и с интересом на меня смотрит.
Это было создание женского пола лет семнадцати, если не меньше, от роду,
тоненькое и хрупкое, облаченное в узкие брюки и коротенький полушубок и
напоминающее слегка осовремененное привидение. Длинные волосы почти белого цвета
были рассыпаны по спине и покатым плечам, с совсем еще детского личика на меня
внимательно смотрели огромные черные глаза. На голову была нахлобучена непомерно
большая вязаная шапка с громадным ярко-красным помпоном.
Я так и застыл с приемником в руках. Существо сделало шаг в моем направлении.
- Здравствуй, - растерянно сказал я. У меня в голове вертелась мысль, что она -
вылитая Снегурочка. Не такая, как те, которые ходят по квартирам и поздравляют
детей с праздником - в шубе из искусственного меха и с накладной косой - а
настоящая...
- Здравствуйте, - серьезно кивнула она, глядя на меня так, как будто я был
убеленным сединами старцем. - Вы что тут делаете?
- Сижу... - пожал плечами я.
Она окинула взглядом мою машину, потом медленно обошла ее, трогая тонким
пальчиком с длинным крашеным ногтем то шины, то стекла. Вернувшись на место, на
котором стояла до этого, она снова уставилась на меня и спросила:
- А почему вы тут сидите?
Она произнесла это таким тоном, как будто я делал что-то противозаконное, и я
немного обиженно поинтересовался:
- А что, нельзя?..
- Нельзя, - без тени смущения подтвердила она. - Идите со мной.
Я выронил приемник:
- Куда?
- Домой. Это тут, недалеко, - торопливо заговорила она, поняв, что мне неохота
идти в такой мороз неизвестно куда и бросать машину на произвол судьбы. - Идти
совсем недолго, через лес, там сугробов нет...
- Я лучше тут посижу, - сказал я, потому что перспектива идти куда-то в лес меня
действительно не слишком вдохновляла. - Хотя... У вас есть телефон? Вы не могли
бы позвонить моим родичам, а то они волнуются, наверное... Я вам номер напишу...
Пока я шарил по карманам в поисках ручки, она подошла еще ближе и уселась передо
мной на корточки. Ее пронзительные черные глаза с каким-то холодным любопытством
заглянули в мои, и я забыл про ручку. Мне стало как-то не по себе .
- Тебе лучше все-таки пойти со мной, - тихо сказала она. - Телефона у меня нет.
А встречать праздник одному, сидя в холодной машине и ломая сигареты - это
плохо. Праздники не любят одиноких. Как-то я встречала Новый год на старом
кладбище, и мне пришлось зажечь свечу на каждой могиле, чтобы праздник не забыл
о тех, кто под землей. А потом я всю ночь ходила от одной могилы к другой,
потому что ветер все время задувал мои свечи, и мне приходилось зажигать их
заново... - она подперла подбородок кулачком и мечтательно улыбнулась.
Вместо того, чтобы усомниться в ее вменяемости, я почему-то представил ее себе
бродящей по заснеженному кладбищу с зажигалкой в руке и, совершенно зачарованный
этой картиной, неуклюже выбрался из машины и захлопнул за собой дверцу.
Таинственная “Снегурочка”, чрезвычайно этим обрадованная, выбежала на середину
дороги и закружилась в каком-то безумном танце, хохоча и хлопая в ладоши. Вскоре
она утихомирилась и подошла ко мне, смеющаяся и запыхавшаяся. Ее маленький носик
покраснел и будто светился изнутри, как лампочка на новогодней елке.
- Пошли! - сказала она и бодро зашагала по сугробам прочь от дороги, к лесу. Я
лениво подумал, что надо бы забрать из машины ценные вещи, олицетворяемые
кассетами с попсой, принадлежавшими моей сестре, моими часами в бардачке и
упаковкой бенгальских огней, за которыми я, собственно, и рванул в новогоднюю
ночь из поселка в далекий город... Подумал и пошел следом.
Мы довольно быстро добрались до леса, и тут-то и начался сущий кошмар.
Во-первых, было темно, хоть глаз выколи, и я все время натыкался то на деревья,
то на спину моей спутницы, неизменно требовавшей не пихаться. Во-вторых, насчет
сугробов она меня явно обманула - в снег я проваливался чуть ли не по пояс. А
в-третьих - в лесу царила гробовая тишина, от которой звенело в ушах. Вот это
было действительно жутковато, и я пытался разогнать свои смутные страхи, задавая
самые разные вопросы своей спутнице. Но она отвечала односложно, иногда вместо
ответа раздавалось зловредное хихиканье. Я подумал, что она, наверное, знает,
что мне страшно, и ей это нравится.
Спустя некоторое время между деревьями замелькал одинокий, но яркий зеленоватый
огонек. Снег под ногами моей Снегурочки заскрипел громче - она ускорила шаг. Я
старался не отставать и постоянно падал.
Мы вышли на большую поляну, залитую ярким светом. В центре поляны стоял
приземистый деревянный домик с узкими окошками. Свет исходил от прикрученного к
несоразмерно большой кирпичной трубе на заснеженной крыше прожектора. Я
ошарашенно на него уставился.
- Это мой дом! - сказала моя спутница, окинув поляну гордым взглядом. - Красиво,
да?
Она быстро пересекла поляну, вздымая тучи искрящегося в свете прожектора снега,
и взбежала на крыльцо домика.
- Иди сюда! - крикнула она, размахивая руками.
Когда я поднялся на крыльцо по узким обледенелым ступеням, она с обеспокоенным
выражением лица шарила рукой под лежавшим у двери полосатым ковриком. Потом она
радостно улыбнулась и вытащила оттуда увесистую связку ключей с брелком в виде
собачки.
- Ты что, не одна живешь? - спросил я.
- А?.. - она повернулась ко мне. - Да вроде одна.
- Тогда для кого ключи оставляешь?
- Ты что-о?! - она посмотрела на меня, как на идиота. - Если я начну таскать их
с собой, я их тут же потеряю!
Сбитый с толку таким неоспоримым доводом, я пробормотал:
- А в газетах везде пишут, что хранить ключи по ковриком нельзя...
- Что они, испортятся, что ли? - фыркнула она, со скрежетом ковыряясь в замочной
скважине.
Замок, судя по всему, порядком замерз, и она довольно долго с ним возилась.
Наконец механизм отступил под ее бурным натиском, и дверь со скрипом
распахнулась. За ней было темно, как в чулане.
- Погоди, я свет включу, - сказала Снегурочка и нырнула в темноту.
Свет она включила минут через пять, а до этого я наслаждался доносившимися из
тьмы воплями, ругательствами и грохотом падающей мебели.
“Как будто не у себя дома,” - с досадой успел подумать я, после чего наконец
вспыхнула висевшая на потолке лампочка в самодельном нитяном абажуре.
Более странной прихожей я в жизни не видел. Все было на месте - вешалка (правда,
хозяйка дома уронила ее в процессе поиска выключателя), большой шкаф, полка для
обуви. На стене болталась какая-то постмодернистская мазня. Другое дело, что ни
в шкафу, ни на вешалке не было никакой одежды, а на полочке для обуви лишь
одиноко белели мягкие тапочки с огромными пушистыми помпонами.
- Да не стой ты, как столб! - воскликнула хозяйка всего этого великолепия,
стаскивая с головы шапку и расстегивая полушубок. - Раздевайся!
Разоблачившись, она в своем мешковатом коричневом свитере стала напоминать
взъерошенного и недовольного жизнью воробья. Мы вместе подняли валявшуюся на
полу вешалку и повесили на нее свою одежду. Потом она вытащила из кармана брюк
большой электронный будильник и посмотрела на него.
- У нас с тобой восемь минут, - серьезно сказала она. - Бегом на кухню!
Кухня оказалась крохотной комнатушкой с низким потолком - по всей видимости,
раньше здесь была кладовая. Вся ее обстановка состояла из холодильника,
рычавшего, как голодный тигр, трехногого стола, изрезанного не поддающимися
расшифровке надписями, и тумбочки, на которой стояла электроплитка.
Маневрировать среди всего этого было не так-то просто, но хозяйке дома это
удавалось без труда. Она с порога ринулась к холодильнику и распахнула его.
- Шикарно, - хмыкнула она, изучив его содержимое, и принялась вытаскивать оттуда
всевозможные баночки, мисочки и тарелочки. - Неси все это в гостиную, первая
дверь по коридору! Свет я там включила!
Не успел я и глазом моргнуть, как оказался нагружен продуктами, как мул или еще
какое-нибудь не менее вьючное животное. Когда пирамида баночек, мисочек и плошек
начала рушиться под собственным весом, Снегурочка развернула меня лицом к двери
и подтолкнула в спину:
- Вперед!
Дверь в гостиную была не просто первой по коридору - она была единственной. Я
пнул ее ногой и вошел в довольно большую комнату, заставленную огромным
количеством мебели. Ее освещала большая люстра, обвешанная фестонами паутины -
настоящий антиквариат. В углу, у закрытого тяжелыми бархатными шторами окна,
стояла высокая пушистая елка, увешанная таким количеством игрушек, что не было
видно зелени. В противоположном углу притулилось старинное пианино с
подсвечниками над крышкой. Расставив все, что было у меня в руках, на массивном
резном столе в центре комнаты, я подошел к пианино. Меня заинтересовало не
столько оно само, сколько стоявшая на крышке маленькая статуэтка, изображавшая
одетую в пышное розовое платьице пастушку, у ног которой приткнулась одинокая
белая овечка. У пастушки были длинные светлые волосы и черные глаза, и вообще
она была разительно похожа на хозяйку этого странного жилища. Как будто с натуры
лепили... Но статуэтке явно было уже много лет, она вся потрескалась и
потемнела.
- Долго еще?! - раздался с кухни недовольный вопль.
Я мельком взглянул на часы, висевшие на стене - было без двух минут двенадцать -
и опрометью вылетел из комнаты.
Снегурочка стояла посреди кухни, держа в руках две бутылки шампанского. Еще три
стояли на столе.
- Бери бутылки и пошли! - сказала она мне.
- Мы столько не выпьем...
- Выпьем! Пошли!
За стол мы сели, а точнее плюхнулись, без одной минуты двенадцать. Мы почему-то,
не сговариваясь, сели по разные стороны стола, чуть ли не в противоположные
концы, и я почти не видел ее за рядами тарелок и бутылок. Я судорожно откупорил
шампанское и разлил его по бокалам. И тут раздался бой часов - глухой и низкий,
как в готических фильмах ужасов.
-Ура-а! - завизжала хозяйка дома и залпом осушила бокал, а потом бросила его на
пол. В воздухе повис нежный, мелодичный звон - с таким обычно бьется дорогой
хрусталь.
- С Новым годом! - сказал я и последовал ее примеру.
Снегурочка вскочила из-за стола и принялась кружиться по комнате, хлопая в
ладоши. Она постоянно цеплялась то за елку, то за край стола, то за спинку
стула, под ее ногами хрустели осколки бокалов, и все же в ее танце была какая-то
странная красота.
- Мне весело, ну что поделаешь! - кричала она куда-то в пространство. - Что с
того, что я другая? Я тоже люблю веселиться! Это моя ночь! С Новым годом, черт
побери, с Новым годом! Дурацкий праздник, но он мне нравится!
Эта пляска продолжалась довольно долго. В конце концов танцовщица налетела на
елку и повалила-таки ее на пол. Я поднялся было из-за стола, чтобы вернуть
многострадальное дерево в прежнее положение, но Снегурочка пронзительно
закричала:
- Сиди! Не трогай! Так лучше!
Я пожал плечами и снова сел. Хозяйка дома опустилась на корточки возле упавшей
елки и принялась изучать разноцветные осколки игрушек, поднимая их и
разглядывая на свет. Поняв, что она очень увлечена этим занятием, я решил не
мешать ей и переключил все внимание на салат, который был бы очень даже ничего,
не будь он заправлен майонезом, которого я на дух не переношу.
- Нет, ну ты только подумай - я наряжала эту несчастную елку почти неделю! - не
оборачиваясь, подала голос Снегурочка. - И все - псу под хвост! Смех, да и
только... Тебе нравится салат? Бери еще, его все равно некуда девать... О чем
это я? Ах да, о елке...
Я перестал обращать внимание на ее болтовню. Спустя какое-то время она повернула
голову, посмотрела на меня и поинтересовалась:
- Ты думаешь, я дурочка?
Я подавился салатом, потому что именно об этом в тот момент и думал.
- Что? - переспросил я, откашлявшись.
- Не придумывай, ты все слышал. Ты считаешь меня дурочкой. Потому что я веду
себя не так, как остальные. Потому что я другая.
Я разозлился. Терпеть не могу юных субъектов, объявляющих, что они - “другие”, и
искренне верящих в это. Если ты действительно “другой”, причем не благодаря
каким-то свершениям или способностям, а просто так, то это, на мой взгляд,
достаточно печально, и кичиться этим глупо.
- И чем же это ты другая? - спросил я, скрестив руки на груди.
Она поднялась с пола, вразвалку подошла ко мне и остановилась в шаге от моего
стула. Ее живые, блестящие, но все-таки какие-то странные черные глаза
пристально на меня смотрели.
- Я не подросток, которому хочется выделиться из толпы, - серьезно сказала она,
после чего взяла с тарелки кусок колбасы и принялась его жевать.
- Неужели? - я посмотрел на ее совершенно детское личико. - И когда же ты вышла
из подросткового возраста?
- О-о! - с набитым ртом вскричала она, махая на меня руками. - Давно! Очень
давно! Тысячу лет назад!
- Садись за стол, бабуля, - фыркнул я. - Салат у тебя действительно хороший. Моя
мама его почти так же делает.
Она подняла голову от тарелки с колбасой:
- Не почти так же, а так же. Я специально делала все так, как она. Хотя да, ты
прав... Сахара она кладет больше. Но сахар и майонез... - она закатила глаза.
А я-то как раз хотел сказать ей, что в салате маловато сахара...
- Догадливая девочка... - пробурчал я.
- Де-евочка! - передразнила она меня. - Нашел ребенка!
- Ах, да! Я забыл, ты же другая!
Снегурочка вскочила со своего стула и отшвырнула его к стене. Все ее личико
перекосилось, растопыренные тонкие пальчики дрожали.
- Да, да, я другая! - завопила она. - Ты мне надоел! Ненавижу скандалить, и не
надо меня заставлять! - она бросила быстрый взгляд на часы. - Уже час... Самое
время дарить подарки, а? Пошли!
Мы вышли из гостиной и направились в прихожую. Снегурочка принялась скрежетать
замком, отпирая дверь.
- Может, оденешься? - робко спросил я, снимая с вешалки свое пальто.
- Нет, - сказала она и распахнула дверь. - Вряд ли мне грозит воспаление
легких...
Ночь была на редкость морозная, было слышно, как потрескивают ветки деревьев. На
черном небе не было ни единой звезды, и от этого зеленовато-белый свет
прикрученного к трубе прожектора казался еще более неестественным.
Снегурочка в своих тоненьких брючках и пушистых тапочках сбежала с крыльца и
сделала с десяток шагов по хрустящему снегу. Легкий ледяной ветерок, от одного
дуновения которого жгло кожу, шевелил ее длинные волосы, казавшиеся в свете
прожектора совсем седыми. Потом она обернулась и посмотрела на меня. Ее глаза
были как два черных провала, но улыбка оставалась такой же детской.
- Время дарить подарки! - вырвалось у нее изо рта вместе с клубом пара.
Неожиданно я понял, что ни потрескивания веток, ни шороха падающего с деревьев
снега больше не слышно. В лесу вновь, как тогда, когда мы продирались сюда через
утонувшие в снегу заросли, воцарилась полная тишина. Потом подул обжигающий
ветерок, становившийся все сильнее и сильнее. Я закрыл заиндевевшее лицо руками,
оставив только щели для глаз, а Снегурочка продолжала неподвижно стоять по
щиколотку в снегу, глядя на меня и ангельски улыбаясь. Ее белые волосы змеями
вились вокруг головы, как у ведьмы на шабаше.
Неожиданно из леса послышался вой, тонкий и заунывный. Я от неожиданности чуть
не свалился с крыльца, благо оно было достаточно обледеневшее, но вовремя
схватился за дверную ручку. Снегурочка встрепенулась, взмахнула руками, как
будто собираясь взлететь, и издала пронзительный гортанный вопль.
К свисту ветра прибавился скрип снега. Он становился все громче и громче, и
наконец из-за деревьев на поляну выбежала целая стая зверей, которых нельзя
найти даже на картинках к сказкам. Больше всего они были похожи на огромных
серебристо-белых волков, но на их загривках шевелились и переливались густые
серебряные гривы, как у львов, а гибкостью и плавностью движений они не уступали
пантерам. Они неслись по снегу, взрывая его лапами и мордами, обгоняли друг
друга, щелкали острыми зубами, пытаясь поймать снежинки, кружились, подпрыгивали
- как щенки, впервые в жизни выпущенные на прогулку.
Они подбежали к Снегурочке, замершей посреди поляны, и обступили ее плотным
кольцом, отталкивая друг друга. Она опустилась на корточки и стала гладить их,
трепать густые мягкие гривы, теребить остроконечные уши. Звери млели, жмуря
горящие ярко-желтые глаза.
- Иди сюда, не бойся! - крикнула мне Снегурочка. - Они тебя не тронут!
Я спустился с крыльца и направился к ней. Звери все одновременно, как по
команде, повернули ко мне головы. Я остановился, в нерешительности глядя на них.
Они немного потоптались на месте, потом один из них величественно приблизился ко
мне и сел в снег у моих ног. Его удивительная шерсть искрилась в свете
прожектора, в густой гриве поблескивали снежинки. Я протянул руку и осторожно
погладил его по голове. Он внимательно посмотрел на меня своими янтарными
глазами, и я отшатнулся - у меня появилось ощущение, что я с эдакой
фамильярностью потрепал по плечу самое меньшее какого-нибудь древнего мудреца. В
его глазах было столько мудрости, что у меня даже закружилась голова, когда я
заглянул в них. Он снисходительно ткнулся мордой мне в руку и помчался к своей
хозяйке, обдав меня снегом.
Черт возьми, а ведь она говорила правду. Она действительно была другой. Она
носилась по поляне, то и дело падая, лепила снежки и обстреливала ими
кружившихся вокруг нее зверей, и эти страшные, до жути красивые создания
безоговорочно признавали ее превосходство, ее право подставлять им подножки и
кидать в них снежки... Но если эти звери были так непостижимо мудры для меня, то
кем же была она?..
Наконец она устала и, недолго думая, упала прямо в снег, раскинув руки. Звери
тут же улеглись вокруг нее, а один положил свою массивную голову ей на грудь.
Она запустила пальчики в его гриву и, глядя в небо, которое было одного цвета с
ее широко раскрытыми глазами, спросила у меня:
- Тебе понравился мой подарок?
- Очень, - честно ответил я. - Он заключается в том, что я увидел их?
- Ну, не совсем, - она немного приподняла голову. - Он заключается в том, что ты
увидел их и остался жив.
- Понятно, - я еще раз окинул взглядом смирно лежавших вокруг нее зверей. - А
кто они?
- Долгая история, - отмахнулась она. - У них даже и названия-то нет. Никак не
могу придумать... Хотя так даже лучше. Таинственнее.
- Хорошо, - сдался я. - Тогда кто ты такая?
- А-а, мне тоже не придумали имени. Была пара попыток, но...
- Да нет, я не об имени. Кто ты вообще такая?
Она удивленно на меня посмотрела:
- Ты же знаешь. Ты видел статуэтку на пианино, так ведь? Это я и есть.
- Пастушка?
- Да. Пастушка. Прекрасная Пастушка... Ведь я прекрасная?.. Только вместо овечек
- они... Знаешь, для овечек найти пастбище гораздо легче, чем для этих
красавцев, - она хихикнула. - Но я их люблю. Очень. За столько лет можно и
крокодила полюбить...
Неожиданно несколько зверей подняли головы и настороженно прислушались. Пастушка
тоже насторожилась. Я напряг слух и с трудом расслышал какие-то звуки,
доносившиеся из леса. Они приближались, и вскоре я понял, что это какая-то в
меру трезвая компания горланит песни. Наверное, решили после усиленного
отмечания сходить прогуляться в ночной лес, то ли чтобы немного протрезветь, то
ли из любви к экзотике... И откуда они только взялись там тогда, в этой глухой
чащобе, где не ступала нога человека и где безраздельно властвовала Прекрасная
Пастушка...
Звери заволновались. Они все разом поднялись на ноги и принялись кружить по
поляне, то и дело принюхиваясь. Их желтые глаза разгорелись еще сильнее,
перекатывавшиеся под серебристой шерстью мускулы напряглись.
Пастушка вылезла из сугроба и, отряхнувшись, подошла ко мне. Ее глаза сверкали,
на щеках выступил лихорадочный румянец, и она то и дело облизывала ставшие
пунцовыми губы.
- Иди в дом, - сказала она. - Подожди меня там, хорошо?
Я дотронулся до ее лба и тут же отдернул руку, потому что обжегся.
- Ты же говорила, что воспаление легких тебе не... - начал было я, но она меня
перебила:
- Я здорова! Не в этом дело! Иди в дом.
Затрещали кусты, и на поляну вывалилась пьяная компания в количестве пяти
человек - трое мужиков в меховых шапках с ушами, торчавшими в разные стороны, и
две девицы с размазанной по раскрасневшимся лицам косметикой. Они едва держались
на ногах, по очереди падали и истерически хохотали, всхлипывая и задыхаясь от
смеха. Один из мужиков густым басом тянул почему-то “Ой цветет калина...”,
путаясь в словах.
Увидев нас, окруженных стаей фантастических зверей, похожих на снежных
призраков, они остановились и на несколько секунд притихли. Потом мужик, до
этого певший песню, снял шапку и махнул нам ею.
- Салют! - крикнул он.
- Салют, - кивнул я.
- Зд-дравствуйте... - почему-то заикаясь, сказала Пастушка.
- Извините, а где дор...ога? - хихикая и прикрывая рот ладошкой, спросила одна
из девиц.
- Там, - Пастушка махнула рукой в неопределенном направлении.
- Спасибо, спасибо, спасибо! - раскланялся во все стороны певун, и вся компания
двинулась обратно в лес.
В этот момент Пастушка издала короткий гортанный вопль, и серебристо-белая стая
ринулась на людей, оскалив клыки.
Одна из девушек, крашеная блондинка, обернулась и увидела несущихся к ним
зверей. Она широко раскрыла рот и пронзительно завизжала, но зверь, бежавший
первым, оттолкнулся от земли, в потрясающе красивом прыжке сшиб ее с ног,
повалил в снег и впился зубами ей в горло.
- Да что же ты делаешь?! - в ужасе заорал я и кинулся было на помощь, но на моем
пути выросла невысокая, хрупкая фигура Пастушки. Она схватила меня за плечи и
оттолкнула с такой силой, что я чуть было не упал.
- Не смей! - взвизгнула она. - Ты ничего не понимаешь!
Я изо всех сил ударил ее по лицу, но она даже не покачнулась. Тоненькие руки
цепко держали меня за плечи, не давая сдвинуться с места. А звери тем временем
безмолвно терзали беспомощных, ничего не понимающих людей, и те жутко, отчаянно
кричали.
- Стой на месте, дурак, - отчетливо и спокойно сказала Пастушка, снова
отталкивая меня. - Или сдохнешь вместе с этими. Не смей им мешать. Пойми, идиот,
это единственное, что поддерживает в них жизнь, - ее голос чуточку задрожал и
вдруг сорвался на визг. - Они же красивые!!!
Крики стихли. Теперь было слышно, как челюсти зверей рвут мясо на части. Вся
стая сбилась вокруг тел в сплошной, беспрестанно шевелящийся серебристый ком. На
притоптанном снегу не было ни единой капельки крови - они все вылизали.
- Успокойся, - мягко сказала Пастушка. - Уже все. Красота требует жертв, ведь
так вы говорите?
Я сделал шаг назад. Меня тошнило, дико кружилась голова, в глазах скакали
какие-то геометрические фигуры.
- Ты чудовище... - пролепетал я. - Тварь...
- Это я-то чудовище? - она раскрыла свои большие блестящие глаза во всю ширь. -
Я чудовище?! Потому что не даю моим питомцам умереть с голоду? Потому что
забочусь о них?! Да ты что, свихнулся, что ли?! Если я не буду их кормить, они
погибнут! А ты знаешь, что случится, если они погибнут?!
- Нет... - покачал головой я.
- И не узнаешь! - она отвернулась, мазнув меня по лицу волосами. Ее плечи
вздрагивали, и я, медленно обойдя ее, увидел, что она плачет. Причем так, как
плачет человек, смертельно оскорбленный и совершенно не понимающий, за что с ним
так обошлись. В ее полных слез глазах застыло горестное недоумение, рот
растерянно приоткрылся... Она даже не пыталась закрыть лицо руками.
- За что ты меня обижаешь? - дрожащим голосом спросила она.
Я посмотрел туда, где звери несколько минут назад расправились с ни в чем не
повинными, беспомощными людьми. Стая уже закончила трапезу и направлялась к нам.
На утоптанном снегу не осталось никаких следов - ни костей, ни крови, ни клочков
одежды. То ли они все сожрали, то ли... не знаю...
Пастушка стояла и плакала. Звери подошли к ней, принялись тыкаться мордами ей в
руки, заглядывать в глаза. Она опустилась на колени, обняла одного из них за
шею, уткнулась лицом в его пышную гриву и разрыдалась. А я вдруг понял, что мне
ужасно хочется забыть об этих людях, забыть о том, как они умерли, подойти к
ней, попросить прощения и продолжить праздник... Какая разница, в конце концов,
живы эти безмозглые пьянчуги, или нет?..
Я подошел к Пастушке - звери вежливо расступались передо мной - и положил руку
ей на плечо.
- Прости меня, - тихо сказал я. - Я действительно дурак... Новогодняя ночь
только раз в году, надо веселиться...
Она подняла заплаканное лицо и робко улыбнулась.
- Ты правда так думаешь? - спросила она.
Я тоже улыбнулся:
- Что я дурак? Естественно.
Пастушка просияла, вскочила и кинулась в дом. Я уселся в снег и принялся ждать.
Звери ходили по поляне, не обращая на меня никакого внимания. Я уже начал
подумывать, не пойти ли мне за ней, но тут она возникла на крыльце с бутылкой
шампанского в одной руке и тарелкой салата в другой.
- Я всегда считала, что праздники лучше всего встречать на свежем воздухе, -
заявила она, плюхаясь в снег рядом со мной. - Мы разбили последние бокалы, так
что придется пить из горла, - она протянула мне бутылку.
Звери походили кругами, понаблюдали за нами и, решив, что у нас все в порядке,
принялись играть друг с другом во что-то вроде догонялок. Это было потрясающе
красивое зрелище, и я следил за ними, затаив дыхание и периодически отхлебывая
шампанское из бутылки. Казалось, что эти существа сотканы из искрящихся снежинок
и слепящего света прожектора...
- Э-э, мне оставь немного! - завопила Пастушка, отнимая у меня бутылку. - Почти
половину выхлестал!
- Извини, - смущенно улыбнулся я. - Просто я на них засмотрелся...
- Засмотрелся, - она приложилась к бутылке. - Теперь-то ты все понял?
- Нет, - я сунул руку в салат и вытащил два примерзших друг к другу кружочка
огурца. - Совсем ничего. Объясни хотя бы, кто ты такая?
- То ли недочеловек, то ли перечеловек, - она усмехнулась и отхлебнула еще
шампанского. - Какая мне разница? Я никогда этим особо не интересовалась.
- Ну и правильно, - вырвалось у меня.
- А ты умнее, чем кажется на первый взгляд, - заметила Пастушка. - Хочешь, я
тебе чего-нибудь расскажу?
- Что именно?
- Ну-у, - она откинулась в сугроб и разлеглась там, как на перине. - Как будут
звать твою жену, когда у твоего старшего сына выпадет первый молочный зуб, за
что посадят твоего троюродного брата...
- Лучше не надо, - я отобрал у нее бутылку. - А то потом все это не сбудется, и
я буду поминать тебя недобрым словом.
- А если сбудется? - прищурилась она.
- Тогда тем более недобрым.
- Какие же вы, люди, трусливые! - всплеснула руками Пастушка. - Ладно, как
хочешь.
Посидев в сугробе еще немного, она поднялась, отряхнулась и направилась к
резвящейся стае. Звери притихли и обступили ее, чего-то ожидая. Она хлопнула в
ладоши, запела какую-то песенку и принялась танцевать. Она кружилась на месте,
притоптывая ногами, обутыми в запорошенные снегом тапочки, потом принялась
носиться по поляне, как метеор, продолжая напевать эту песенку. Прошло два года,
но я до сих пор помню мелодию...
Звери в течение какого-то времени следили за ней, как будто стараясь уловить
ритм, а потом одновременно сорвались с места и принялись кружиться вокруг нее.
Сейчас у меня не очень получается красиво это описать, но поверьте мне, это было
совершенно умопомрачительное зрелище. Я не сводил с них глаз, автоматически
отправляя в рот щепоти салата.
- Иди к нам! - крикнула мне Пастушка, в очередной раз пролетая мимо.
Немного поколебавшись, я швырнул миску с салатом в снег и присоединился к ним.
Танцор из меня всегда был совершенно никакой - ноги заплетаются - но тогда я об
этом не думал. Мы просто кружились, кружились, кружились... И я узнал и имя моей
будущей жены, и точную дату начала смены зубов у нашего первенца, и номер
статьи, по которой будет осужден мой возлюбленный троюродный братец, и еще
многое другое...
К рассвету я совсем выдохся, и мне было разрешено пойти в дом и лечь спать. Я
дополз до низкого кривоногого диванчика в гостиной, улегся на него и заснул.
Когда я проснулся, был уже день. Занавески были раздвинуты, и яркий солнечный
свет заливал комнату. В лучах подлого светила вся обстановка гостиной потеряла
свою загадочную красоту. Теперь было видно, что висящие на стенах натюрморты -
всего лишь репродукции, вырезанные из каких-то журналов и вставленные в рамку,
что обои во многих местах содраны, что валяющаяся на полу елка - искусственная,
а древнее пианино все в трещинах...
Я прислушался - в доме царила полная тишина. Тут я обнаружил, что к моему
свитеру у ворота булавкой пришпилен клочок бумаги. Я с трудом отцепил его и
поднес к глазам. Это была записка, написанная крупным, неровным детским
почерком. Я до сих пор храню ее в столе. Вот что там написано:
“Мой юнный друг! Было очен весело, бальшое спасиба за составленую компанию. Они
тибе тоже благадарны. Сечас мне пора уходить и мы, ксожалению больше не
увидемся. Хотя для тибя это не ксожалению а ксчастью. Ключи в замке. Пажалуста,
запри засобой дверь и спряч ключи под коврик. Я буду вспаминать этот новый год
как самый веселый. Прощай, мой юнный друг!”
Вот, собственно, и все. Я оделся, вышел на крыльцо, запер за собой дверь,
спрятал ключи под коврик и пошел в ту сторону, где, по моему мнению, находилось
шоссе. Поплутав немного по лесу, я вышел прямо к своей машине, которая в целости
и сохранности дожидалась меня. В салоне я обнаружил своего рода обновку - перед
лобовым стеклом на тоненькой ниточке висела искрящаяся в лучах солнца елочная
игрушка - крохотная стеклянная корзинка с фруктами. Я точно помню, что до этого
видел ее на елке в доме Пастушки...
Поймать попутку мне удалось только к вечеру, и смешливый толстый шофер с
прилипшей к губе сигаретой отбуксировал меня в город. Обзвонившие все
травмпункты, больницы и морги домашние встретили меня без особой теплоты...
В жизни бывают огорчения и радости, а еще в ней бывают чудеса, и если они не
такие, какими нам хотелось бы их видеть - то это не их вина.
Вот так.
