(Славянофильская сказка)
Всеслав сам не знал, зачем ему вдруг понадобилось вернуться. Вернуться домой, в вымершую от таинственной заразы – из тех, что гуляли здесь последние двести лет, - маленькую деревушку.
Идя по знакомому лесу, Всеслав улыбался неизвестно чему, щурился на пробивавшиеся сквозь кроны деревьев лучи солнца, теребил окладистую седую бороду. По мере приближения к родной деревне улыбка медленно сползала с его лица, а шаги становились все неуверенней.
Руин, как ожидал, он не увидел. Деревенька стояла себе под жаркими лучами солнца, чистенькая, опрятненькая и почти живая – как будто жители ее вот-вот вернутся, заменят гнилые покосившиеся заборы на новые, наведут порядок во дворах и будут жить тут так, как жили полсотни лет назад, когда Всеслав был еще чумазым смышленым карапузом.
Всеслав вошел в родной дворик, по привычке глянул направо, на собачью конуру, где когда-то жил доставивший много неприятностей его штанам кудлатый Тузик. Конура все еще была цела, рядом с ней даже стояла наполненная ржавой дождевой водой жестяная миска. Всеслав вздохнул, поскреб затылок и побрел к дому. Когда он поднялся на крыльцо, под ногой что-то хрустнуло. Это была полуобглоданная кость, возможно, даже человечья. Совсем свежая, бело-красная, облепленная песком…
В доме было светло, пахло мхом и сыростью. Гнилые половицы чавкали, как болотные кочки, стены поросли темно-фиолетовым грибком, потолок был затянут паутиной, из которой возмущенно щелкали челюстями на незваного гостя пауки размером с мужской кулак.
Всеслав прошелся по горнице, заглянул в спальню, потом поднялся по шатающейся лесенке на чердак. На самом верху одна из ступенек неожиданно с треском сломалась, и Всеслав долго размахивал руками, ловя потерянное равновесие.
На чердаке почему-то пахло диким зверем. Вспомнив про кость на крыльце, Всеслав попятился было к лестнице, но потом решительно плюнул на все дурные предчувствия и направился к слуховому окошку, забитому крест-накрест двумя дощечками.
- Рррр… - послышалось из угла. – Ррррыыы…
Всеслав медленно обернулся и увидел два желтых огонька в полутьме. Прикинув размеры существа и расположение глаз, он вздохнул с облегчением – перед ним была самая обычная “кошка” – зверочеловек, распространенный вид мутации. “Кошки” зарекомендовали себя как существа достаточно безобидные и сообразительные, питались в основном падалью.
- Брысь! – угрожающе гаркнул он. – А ну брысь!
Из угла рявкнули не менее угрожающе, так, что Всеслав даже попятился, забыв на мгновение о безобидности “кошек”. Подумав, он медленно наклонился, взял с пола какую-то дощечку и бросил ею в нелюдя. В ответ донеслось яростное рычание и щелканье челюстей. Всеслав подошел поближе к лестнице и потребовал:
- Вылазь! Вылазь, чертово отродье! Нечего тебе в доме людском делать! Вылазь!
Существо зарычало еще громче и, поерзав немного на месте, неожиданно прыгнуло на него. “Кошка” с грохотом приземлилась в полуметре от старика, и он успел различить темную кожу, черные космы и зло сощуренные желтые глаза. Насмерть перепуганный, Всеслав опрометью ринулся вниз по лестнице, с силой захлопнув за собой дверь чердака. Нелюдь долго еще бушевал там, но гнаться за стариком не стал.
- Ну и шут с тобой! – крикнул в потолок Всеслав, стоя посреди горницы. – Все равно я тебя отсюда выкурю! Мой дом!
Немного успокоившись, он достал из дорожной торбы заранее прикупленные гвозди, отыскал подходящие доски и с мстительным наслаждением принялся заколачивать дверь чердака, прислушиваясь к вою бесновавшегося зверочеловека.
- Вот и подыхай там с голодухи! – забив последний гвоздь, сказал Всеслав и стер пот со лба.
Остаток дня он потратил на восстановление забора. Натаскал из леса сучьев и веток и при помощи гвоздей и новенькой медной проволоки смастерил весьма неплохую ограду. Больше всего маяты было со скрипучей полуразвалившейся калиткой, но и ее Всеслав довольно быстро привел в божеский вид. Потом он нашел в доме большой кувшин и пошел с ним на родник, дорогу к которому помнил с раннего детства. Родник был на месте, и журчал он точно так же, как полвека назад. Под это журчание Всеслав призадумался, притих, вспомнив, как отец таскал его на родник на собственном загривке, а он счастливо хохотал и мечтал стать, когда вырастет, таким же большим и сильным, и так же возить на плечах ребятишек. Теперь Всеславу было в пору дедом становиться, а на закорках катать некого…
Вернувшись, Всеслав поужинал хлебом и вяленой рыбой, запил все это родниковой водой и завалился на лавку спать.
Ночью он проснулся от странных звуков, складывавшихся в необычную, но приятную мелодию. Всеслав поковырял пальцами в ушах, но музыка не умолкала. “Что за наваждение такое?..” – недоуменно подумал он и опять провалился в сон.
На следующий день он увидел на песке во дворе свежие следы, а на стене – глубокие царапины. Поднял голову – так и есть, дощечки с окна содраны. Значит, план уморить нелюдя голодом не удался. Всеслав поскреб затылок, сплюнул на землю и сказал:
- Погоди у меня!.. Я тебе устрою!..
И в этот, и в последующие дни у Всеслава не хватало времени заниматься выселением свирепого соседа. Он пилил, колол, прибивал, прикручивал, рубил… Иногда он видел желтые горящие глаза в кружочке слухового окна – нелюдь внимательно следил за его деятельностью. Погрозив незваному соседу кулаком для порядку, Всеслав снова принимался за дело.
По ночам он часто слышал эту странную музыку, и даже всерьез начал подумывать, что сходит с ума – старик, как-никак, пора и в маразм впадать. Впрочем, за дневными заботами он быстро об этом забывал.
Когда все припасенные для ремонта отчего дома материалы закончились, Всеслав отправился в далекий Город на базар. Вернулся он только через три дня, ведя рядом с собой нагруженного поклажей ослика. Подходя к деревне, он увидел на новом заборе своего дома остроухую темную фигуру. “Неужто ждет?..” - удивился он. – “По ругани соскучился, стервец?..” Спустя мгновение фигура исчезла.
На следующее утро Всеслав проснулся на рассвете и сразу же кинулся во двор, боясь, что оставленного там ослика могла загрызть вышедшая на ночную охоту “кошка”. Но ослик был цел и невредим, более того – он был почищен, кисточка на хвосте заплетена в маленькую косичку, а на земле перед ним валялась здоровенная охапка мокрой от росы травы. “Али домовой завелся?” – подумал Всеслав, глядя на чистого и довольного ослика. Впрочем, ему опять было некогда раздумывать…
По ночам Всеслава все чаще одолевала бессонница. Ныли покрытые мозолями руки, стертые ноги, покалывало сердце. Сидя на лавке и глядя широко раскрытыми глазами в темноту, он разговаривал сам с собой:
- Тоже мне, выискался богатырь… Дом по новой отстроить вздумал… старый хрыч… Сдохнешь ведь тут, сдохнешь, и ни одна скотина тебе и глаза-то не закроет… Сожрет тебя эта зверюга с чердака, одни кости останутся…
В одну из лунных ночей, когда Всеславу опять не спалось, он услышал шум во дворе. Он на цыпочках подошел к окошку, выглянул… и замер, открыв от изумления рот.
На залитом лунным светом дворе остроухая “кошка” старательно чистила ослика. Нелюдь оказался молоденькой девушкой с гибким, длинным и угловатым телом, наполовину закрытым свисающими с головы нечесаными волосами. “Ишь ты, осла всего прибрала, а сама по-людски космы причесать не может…” – подумал ошарашенный Всеслав и шепотом позвал:
- Эй, ты!.. Киса-киса-киса…
“Кошка” молниеносно вскочила и ринулась к дому. Снаружи по стене проскребли когти, спустя пару мгновений на чердаке раздался какой-то треск, скрип, и все затихло.
На следующее утро Всеслав, вспомнив за завтраком все увиденное, почувствовал какое-то странное чувство вины. Эта нелюдь за ослом его ухаживает, а он ее из дома гонит… Не ее дом, конечно, его, но она тут небось сколько лет прожила, пообвыклась… Потому и рычала на него тогда, что свою законную территорию охраняла…
Поразмыслив над всем этим, Всеслав поднялся на чердак, отодрал доски от двери и, немного ее приоткрыв, кинул в щель несколько вяленых рыбешек. За дверью сначала заверещали, потом зачавкали, потом довольно заурчали.
- Это тебе за работу, - сказал Всеслав и кинул зверочеловеку еще пару рыбешек.
Нелюдь оказалась существом благодарным. Вечером, зажигая лучину, Всеслав обнаружил у себя на лавке дохлую птицу с перегрызенным горлом. Зажав нос, он торжественно выкинул “подарок” в окно, но перед этим задрал голову и крикнул в потолок:
- Благодарю покорно!..
На следующий день, вскапывая запущенный огород, дабы засеять его купленными в Городе семенами, Всеслав бросил взгляд на слуховое окно и увидел высовывающуюся оттуда растрепанную голову “кошки”. Нелюдь щурила непривычные к солнцу глаза и скалила в улыбке желтые клыки. Всеслав невольно тоже улыбнулся, нелюдь в ответ разразилась заливистым девичьим хохотом и исчезла.
На закате Всеслав с самодельной удочкой пошел на озеро рыбачить. Наловив полное ведро мелких рыбешек, многим из которых еще не было названия в человеческом языке, он вернулся и поставил ведро перед дверью чердака. Осторожно постучал в дверь ногой, приговаривая:
- Киса, киса, выходи, я тебе гостинчик принес… Выходи, киса…
Дверь слегка приоткрылась, и Всеслав увидел черное от загара и грязи лицо “кошки”. Внимательно изучая его ярко-желтыми глазами без зрачков, девушка проказливо улыбалась. Потом лицо исчезло, в щель просунулась когтистая рука, вся в царапинах и комариных укусах, взяла ведро за ручку и шустро подтянула его к двери. Снова возникло ехидно улыбающееся лицо.
- Бери, бери, - сказал Всеслав. – Это тебе за работу.
Щель увеличилась, нелюдь ловко втянула в нее ведро и захлопнула дверь. Вскоре раздалось торопливое чавканье.
- Голодная, шельма… - пробормотал старик, довольно поглаживая бороду.
В последующие дни нелюдь несколько раз спускалась с чердака в горницу и, забившись там в угол, часами наблюдала за занятым хозяйством Всеславом. Старик старался на нее не смотреть – то ли потому, что побаивался, то ли потому, что не был приучен спокойно смотреть на голых девиц.
В одно прекрасное утро Всеслав обнаружил безмятежно спящую “кошку” под своей собственной лавкой. Быстро вскочив на ноги, он сделал несколько шагов назад и громко потребовал:
- А ну вылазь! Совсем очумела, чертово отродье! Скоро на загривок мне сядешь! Пшла отсюда! Пшла!
Разбуженная нелюдь вылезла из-под лавки, потянулась, зевнула, облизала тонким язычком губы и уселась на пол, ясно давая понять, что никуда она отсюда уходить не собирается. Всеслав отвернулся:
- Тьфу, срамота-то какая!
Порывшись в торбе, он кинул желтоглазой твари купленную на базаре белую рубаху:
- Надевай, бестия!
“Кошка”, быстро поняв, чего от нее хотят, просунула голову в ворот рубахи и после нескольких минут мучений все же напялила ее на себя. Рубаха доходила ей до колен, а рукава болтались так, что их можно было связать, как это делают с бесноватыми. Взглянув на “кошку”, осторожно обнюхивавшую обновку, Всеслав снова, уже в который раз поневоле улыбнулся. Именно тогда он решил приручить это создание. Все-таки не так тоскливо будет, почти человек рядом…
Приручилась Желтоглазая (так он после долгих раздумий назвал ее) на удивление быстро. Уже через неделю она хвостом ходила за Всеславом, сопровождая его и в доме, и на улице. Особенно полюбила она ходить с ним на рыбалку. Когда Всеславу на крючок попадалась мелкая, негодная для ухи рыбешка, он не глядя швырял ее себе за спину, откуда тут же раздавалось щелканье челюстей.
Восстановление дома при содействии нелюди пошло значительно быстрее. “Кошка” резво скакала по крыше, прилаживая новые доски, убирала строительный мусор – щепки и стружки она таскала на чердак, и Всеслав подозревал, что она строит там себе гнездо. Когда Всеслав устраивал себе перерыв на обед, она могла часами вертеться вокруг него, требуя подачки.
- Наглая, стерва, - улыбался Всеслав, делясь с ней своими нехитрыми съестными припасами.
Правда, долго сюсюкаться с Желтоглазой Всеслав не мог – уж слишком несло от нее диким зверем, уж слишком отталкивающе выглядела ее вспухшая от укусов насекомых, усеянная гроздьями клещей темная кожа. Желтоглазая, видимо, понимала это и соблюдала дистанцию.
Из темно-синих крупных плодов одному ему известного дерева, росшего в окрестностях деревни, Всеслав варил что-то вроде самогонки, которую хранил в отремонтированном подполе. Иногда по вечерам, когда его одолевала стариковская грусть, он доставал кувшин с темной жидкостью, усаживался с ним на крылечке и быстро приходил в довольно благодушное расположение духа. Тогда отвращение к прирученной нелюди куда-то отступало, он высвистывал ее с чердака и начинал показывать, как можно вырезать ножичком фигурки из дерева, как забивать молотком гвозди (молоток почему-то приводил Желтоглазую в неописуемый восторг), пел ей песни, которые нелюдь внимательно слушала, склонив голову набок и шевеля губами – он все надеялся, что она начнет ему подпевать, хоть и знал, что голосовые связки зверочеловеков устроены так, что людскую речь они воспроизводить не в состоянии. Под конец, выхлебав добрую половину кувшина, Всеслав начинал долго и нудно рассказывать Желтоглазой про людей, про их обычаи и нравы, приговаривая: “Эх, жаль, что ты, стерва, нелюдь проклятая, а то б я тебя отмыл, одел и в дочки взял”. Иногда он доставал из холщовой дорожной сумки несколько книжек, прикупленных им по пути на историческую родину – пособие по огородничеству, травник, сборник заговоров на все случаи жизни и сказки, - и принимался громко, нараспев читать Желтоглазой первое, что попадалось под руку. Нелюдь особенно полюбила сказки – это было дорогое рукописное издание с красочными картинками, которые ей очень нравились. Она внимательно смотрела на страницы через плечо Всеслава и, увидев картинку, тотчас же выхватывала у него книгу и впивалась в рисунок полным восхищения взглядом горящих желтых глаз без зрачков. За это Всеслав сердился на нее – острые когти нелюди оставляли на бумаге царапины и вмятины, - и немедленно отбирал книгу. Но тем не менее он чувствовал себя эдаким просветителем, открывающим для неотесанного зверочеловека мир людей, и очень гордился этим. Ночью, засыпая у себя на лавке и оглашая горницу пьяным похрапыванием и густым самогонным перегаром, Всеслав в хмельной полудреме мечтал когда-нибудь отвести Желтоглазую в Город, чтобы показать ей достижения ума человеческого во всей красе. Однако наутро эти мечты, как правило, напрочь забывались.
Таинственная музыка по ночам не прекращалась, но Всеслав никак не мог выследить музыканта. К тому же Желтоглазая, неплохо исполнявшая роль сторожевой собаки и предупреждавшая о приближении к дому какого-нибудь дикого зверя леденящим душу воем, не подавала во время ночных концертов никаких признаков жизни…
“Не иначе как дух какой балует,” – решил старик и успокоился на этом.
Однажды ночью Всеслав проснулся от необычайно громких звуков все той же мелодии, открыл глаза и… обмер. Рядом с лавкой, на которой он спал, в полосе лунного света стояла нелюдь и играла на чем-то вроде самодельной свирели. Увидев, что старик проснулся, “кошка” отняла свирель от губ, коротко мявкнула что-то и направилась к двери. Всеслав, как зачарованный, надел рубаху, натянул порты, влез в башмаки и побрел за ней.
Они вышли во двор. Нелюдь снова задудела на своей свирели, в сарае всхрапнул ослик. Всеслав огляделся и увидел, как в лесу за околицей поблескивают какие-то странные огоньки.
“Так ведь Иван-Купала сегодня…” – изумленно подумал он. – “Папоротник цветет, прости Господи!”
Зажав свирель в зубах, нелюдь легко перемахнула через ограду и остановилась, выжидающе поглядывая на Всеслава. Старик отпер калитку, вышел на дорогу и замер в нерешительности. Он знал, что лес на Ивана-Купалу кишмя кишит самыми удивительными и непонятными существами, а Желтоглазая явно вела его именно туда, в лес, в логово чуждых и опасных для человека чудес. Всеслав вспомнил книгу заговоров: “На Ивана-Купалу человеку в лесу появляться не след, а то нехристь лесная поймает и уведет, так и сгинет. Однако коли кто провожатым благосклонным из нелюдей обзаведется, тому безбоязненно идти можно - нелюдь его и от соплеменников своих злонравных убережет, и травы колдовские, кои на Ивана-Купалу особую силу обретают, покажет...”
“Коли кто провожатым из нелюдей обзаведется...” - повторил про себя Всеслав.
Нелюдь снова мявкнула и пошла вперед, продолжая наигрывать на своей свирели заунывную, красивую, нелюдскую мелодию. Всеслав побрел следом.
Лес, такой будничный и обычный днем, теперь был наполнен таинственными звуками - чьими-то вскриками, журчащим плачем, веселым хохотом. Прямо под ногами у затаившего дыхание от страха и восхищения Всеслава распускались разноцветные, сияющие во тьме невиданные цветы. Нелюдь срывала их и совала в свои нечесаные черные космы. Иногда она протягивала цветы Всеславу, но тот только в ужасе отмахивался. Желтоглазая насмешливо хихикала, не отнимая свирели от губ.
Они вышли к источнику, к которому Всеслав каждый день ходил за водой. На дубе возле источника сидела огромная сова с горящими человеческими глазами - не иначе как перевоплощенная колдунья. Увидев Всеслава, она заухала:
- Далеко не ходи-и-и, не ходи-и-и! Пропадеш-ш-шь!
“Кошка” злобно зашипела на сову, сова захлопала крыльями и полетела в глубь леса, продолжая ухать:
- Пропадеш-ш-шь! Не ходи-и-и!
Всеслав затрясся, как в ознобе, но Желтоглазая снова заиграла на своей свирели, и от сердца немножко отлегло. Они пошли дальше. Всеслав вдруг понял, что точно так же, как он при помощи книг, песен, рассказов и такого потрясающего достижения научного прогресса, как молоток, пытался показать “кошке” мир людей, так и она теперь пытается показать ему свой мир, мол, у нас своя жизнь, не хуже вашей.
Потом они долго продирались сквозь какие-то колючие кусты, а из-под ног с верещаньем бросались в разные стороны крохотные гномики - остроухие, бородатые, в шапочках из лыка. В их верещании Всеславу чудилась брань - вот, дескать, ходят тут всякие, которым тут ходить не положено, пугают, родимые заросли ломают.
За кустами началось болото. На первой же кочке в ногу Всеслава повыше башмака впилось что-то косматое, многоногое. Старик завопил от ужаса и боли. “Кошка” одним прыжком оказалась рядом с ним, отодрала страховидло от ноги, высосала из ранки перемешанную с ядом кровь и обмотала щиколотку Всеслава какими-то липкими пахучими листьями, которых нарвала на той же кочке. Косматое существо и не думало уходить - оно подпрыгивало в воздух и угрожающе цокало. Тогда Желтоглазая поймала его и попросту съела - с хрустом и причмокиванием. Всеслава чуть не вывернуло наизнанку, но вида он не подал.
Наконец в самом сердце болота они обнаружили самое главное сокровище, которое таит в себе лес на Ивана-Купалу - небольшой островок папоротника, усыпанного похожими на светящиеся драгоценные камешки цветами. Посреди островка восседал леший - корявое, бесформенное нечто, похожее на выкорчеванный пень. С лешими Всеславу уже доводилось встречаться, и он начал было стягивать рубаху, чтобы надеть ее наизнанку и отпугнуть нечисть, но тут услышал пронзительное мяуканье Желтоглазой - припав на одно колено, она обращалась к лешаку с какой-то речью.
- Гу! - с явно отрицательной интонацией перебил ее леший, скрипя сучьями-руками.
Желтоглазая притихла, потом снова замяукала и зашипела.
- Гууууу... - как бы раздумывая, протянул леший.
“Кошка” заурчала, протянула когтистую тонкую руку и миролюбиво погладила потрескавшуюся древесную кору, покрывавшую тело лешего.
- Гу! - уже совсем добродушно гукнул леший в третий раз и подал Желтоглазой две веточки цветущего папоротника. Желтоглазая подпрыгнула от радости и игриво сунула одну веточку во всклокоченную бороду Всеслава. Всеслав машинально вытащил веточку и тупо на нее уставился. Он вспомнил, что цветущий папоротник помогает находить заколдованные клады, а так же исполняет желания. Но на кой ляд, спрашивается, ему, бездетному старику, нужен клад, и какие в его возрасте могут быть желания, кроме как помереть спокойно? Желтоглазая всплеснула руками, дунула на свою веточку, с которой посыпалась искрящаяся пыльца, зажмурилась - и на ее шее появилась ярко-красная нитка коралловых бус - как раз такая была на Василисе Прекрасной на картинке в книге Всеслава. Всеслав не выдержал и фыркнул от смеха - вот тебе и предел мечтаний... “Кошка” отбросила съежившуюся и почерневшую ветку в сторону, потрогала бусы пальцем и радостно засмеялась. Леший тоже скрипуче захохотал - так древние деды смеются над шалостями любимых внуков. Потом оба, и Желтоглазая, и леший, посмотрели на Всеслава, ожидая, что он сделает со своим заветным цветком.
- Ой, други, не нужен он мне, - вздохнул осмелевший старик и протянул цветок обратно лешаку. - Незачем. Старый я уже, чтоб клады искать да желания загадывать... На кой мне черт это волшебство? - он выразительно пожал плечами. - И на том спасибо, что в руках подержать дали. Я ж думал - бредни все это, про папоротник на Ивана-Купалу-то. Думал, просто у нелюдей в эту ночь праздник какой-то обсчественный, а ежели что в лесу и светится - так это радиакция, много ее нам деды в наследство наоставляли...
Леший внимательно выслушал его, но, вероятно, не понял ни слова, и снова посмотрел на Желтоглазую. “Кошка” замяукала, леший, скрипя, как старое дерево от ветра, кивнул и протянул за цветком корявую лапу. Всеслав положил веточку на лапу и поклонился:
- Еще раз благодарю покорно, что посмотреть дали.
Лешак опустил лапу с веточкой вниз, что-то полыхнуло, и спустя несколько мгновений древесная рука положила на ладонь изумленного старика небольшой то ли стеклянный, то ли хрустальный шарик, в котором сиял всеми цветами радуги застывший лист папоротника, усеянный драгоценными камешками-цветами.
- Благодарю покорно... - растерянно повторил Всеслав.
Леший снова гукнул, заскрипел и исчез с громким хлопком. Желтоглазая ухватила Всеслава за руку, тревожно вереща, и они помчались назад, к опушке леса, спотыкаясь, налетая на сучья и проваливаясь в хлюпающую грязь. Лес за их спиной тревожно гудел, слышались громкие пронзительные крики, а откуда-то из чащобы долетало грозное уханье:
- У-у-уходи-и-и! У-у-уходи-и-и! Пропадеш-ш-шь!
На опушке обессиленный Всеслав рухнул лицом в мокрую от росы траву и тут же заснул.
Проснулся он уже днем. Погода была ясная, пейзаж вокруг снова обрел свои будничные, привычные очертания. В лесу посвистывали птички, с дерева на дерево перелетали ярко-красные летучие белки. Рядом со Всеславом, свернувшись калачиком, спала Желтоглазая - ее рубаха была испачкана зеленью, грязью, облеплена паутиной и порвана, как назло, в самых срамных местах. Заметив обвивающую шею “кошки” нитку коралловых бус Всеслав вздрогнул и вдруг понял, отчего онемела его крепко сжатая в кулак правая рука. С трудом разжав пальцы, он увидел прозрачный шар с переливающейся веточкой цветущего папоротника внутри... Сувенир от лешего...
Всеслав сплюнул через левое плечо и торопливо спрятал подарок нечисти за пазуху. Потом поднялся на ноги, подошел к Желтоглазой и осторожно пихнул ее носком башмака. Чуткая нелюдь мгновенно вскочила и ощерилась, но, узнав Всеслава, радостно улыбнулась и показала на свои бусы.
- Видал, видал, - недовольно пробурчал старик. - Пошли домой, дела есть...
Дома Всеслав спрятал подарок лешего в сундук, предварительно заботливо укутав его в мягкое тряпье, запер сундук на замок и отнес ключ в кладовку, подальше от глаз.
После завтрака он отправился за водой. Подойдя к источнику, старик поймал себя на том, что боится увидеть на дубе ту самую сову с человеческими глазами. Однако никакой совы не было, зато на сыром камне возле воды нежилась длинная фиолетовая змея с желтой полосой на спине. Всеслав пинком спихнул змею в траву и стал наполнять кувшин.
Когда он вернулся, Желтоглазая, мурлыча и хрустя неизвестно где найденным сухим рыбьим хвостом, сидела возле ограды и плела венок из ромашек. Напротив, через дорогу, на лужайке пасся ослик, за которым нелюдь зорко следила.
- Хорошая киса, - похвалил ее Всеслав за хозяйственность - он не приказывал ей выгонять ослика пастись, сама додумалась. - А вот дрянь всякую не жри, стерва, - добавил он и бесцеремонно выдернул рыбий хвост у нее изо рта. - Сейчас похлебку сварю, покушаем по-человечески.
Нелюдь нахмурила сросшиеся густые брови, молча отобрала у старика свое лакомство и, снова засунув его в рот, расплылась в блаженной улыбке. Всеслав погрозил ей пальцем и пошел в дом.
С этого дня он оставил свои мечты “очеловечить” Желтоглазую. И еще он понял, что неправы все те многочисленные ученые мужи, которые тратили всю свою жизнь на написание толстых научных трактатов о природе и повадках нелюдей. Неправы во всем - и в том, что нелюди - человеческие выродки, обязанные своим появлением на свет случившемуся когда-то давным-давно грандиозному выбросу радиации, и в том, что они все поголовно враждебны по отношению к людям из своей звериной зависти к более высшим существам, и, конечно, в том, что они лишены разума...
За осень и зиму он полностью восстановил дом, привел в нормальный вид сад и огород, очистил осыпавшийся колодец у ворот, чтобы не таскаться за водой на далекий источник. В Город он выезжал всего два раза, но и этих двух раз ему хватило, чтобы понять, что горожанам уже откуда-то известно о странном отшельнике, поселившемся на старости лет в вымершей деревне, затерявшейся в окружавших Город лесах. Во время последней поездки он выпил лишнего в трактире, расщедрился и купил Желтоглазой на базаре простенький короткий сарафан. По шепоткам за его спиной он догадался, что жители Города уже пронюхали и о нелюди, которую он приручил, и к тому же подозревают его в каких-то малопонятных, но непристойных отношениях с ней. Всеслав не обратил на эти шепотки особого внимания, но какой-то неприятный осадок в душе остался.
- Ядовитый же язык у нашего брата человека... - недовольно пробормотал он, выехав на дорожный тракт и в последний раз оглянувшись на Город. - Тот лешак небось о таких похабностях и не мыслил...
А в середине весны Желтоглазая заболела. Сначала Всеслав заметил, что она прихрамывает, но подумал - мало ли, занозила где-то ногу, сама себя вылечит, они, нелюди, на это способные. Но Желтоглазая хромала все сильнее, потом начала дичать - шарахалась от Всеслава, не откликалась на свое имя, перестала помогать по хозяйству. Потом перестала по ночам играть на свирели, и Всеслава, привыкшего к успокаивающим душу ночным концертам, стала одолевать бессонница. Потом нелюдь вообще затаилась на своем чердаке, только половицы изредка скрипели.
Наконец Всеслав соскучился по нелюди и сам полез на чердак. Каморка под крышей была заповедной территорией Желтоглазой, старик не отваживался там показываться, справедливо полагая, что в чужой дом без приглашения соваться не следует. Но “кошка” уже дня три не подавала признаков жизни, и он не выдержал.
На чердаке, как всегда, пахло диким зверем, но теперь к этому запаху примешивалась еще и гнилая вонь тяжелой болезни. Всеслав на цыпочках подошел к двери каморки и заглянул внутрь.
Желтоглазая лежала, свернувшись в клубочек, в своем гнезде из стружек, и часто, хрипло дышала. Она, похоже, спала и шагов старика не услышала. Всеслав подошел поближе и заметил, что нелюдь сильно похудела, ее темная кожа стала землистой, а черные волосы совсем свалялись и потускнели. Правая нога Желтоглазой опухла до самого колена и пошла нехорошими красными пятнами.
- Ох ты Господи! - выдохнул Всеслав и опустился рядом с нелюдью на корточки. Желтоглазая проснулась и затравленно уставилась на него воспаленными, слезящимися глазами. Потом попыталась отползти, но сил не хватило.
- Не бойся, дурища, - ласково сказал старик и потянулся к ее больной ноге. - Дай-ка посмотрю...
Нелюдь хрипло заверещала, но Всеслав грозно ругнулся на нее и стал изучать опухшую до неузнаваемости конечность.
Как выяснилось, Желтоглазая где-то подцепила плотоядного жука. Эти твари прогрызали кожу и зарывались глубоко в мясо, где откладывали личинки и благополучно подыхали. Без лекарской помощи человек или зверь, облюбованный жуком, через некоторое время умирал от яда, который выделяло дохлое насекомое, а личинки вдоволь лакомились трупным мясом.
Невзирая на дикие вопли Желтоглазой, Всеслав попытался вытащить жука, засевшего у нее в икре, но тварь забралась слишком глубоко. К тому же кровь нелюди уже была заражена - Всеслав разглядел красные пятна и на другой ноге, и на руках, и даже на груди.
- Да что ж делать-то! - в ужасе вскричал старик и с размаху сел на пол. Потом вскочил, подхватил стонущую и слабо сопротивляющуюся нелюдь на руки и вышел из каморки, приговаривая:
- Не позволю!.. Не дам!.. Нет моего согласия!.. Чтоб душа живая... разумная... так... по-собачьи!.. Не дам!..
Он закутал Желтоглазую в одеяло, взвалил на ослика и повез в Город. Там он знал одного лекаря, жившего на окраине - тот лечил ему стариковский ревматизм разными целебными мазями. Конечно, Всеслав догадывался, что уговорить его вылечить зверочеловека будет непросто, но все же надеялся на старую дружбу...
На дорожном тракте ему повстречался одинокий всадник на животном, отдаленно напоминавшем то ли лошадь, то ли корову. Взглянув на завернутую в одеяло нелюдь, всадник ухмыльнулся:
- С охоты?
- Нет, - недовольно ответил хрипевший от одышки Всеслав. - Ручная она. В Город везу. Лечить.
- Лечи-ить?! - изумленно протянул всадник. - Да никак ты спятил, дед? Добей лучше, на чучело сдашь, деньги получишь.
- Отзынь, щенок! - рявкнул Всеслав и хлестнул ослика хворостиной.
- Рехнутый, - сказал ему вслед всадник.
Всеслав еле дотащился до затерявшегося в городских переулках дома лекаря. Чуть переведя дыхание и обтерев рукавом взмокший лоб, он встал под окнами и начал хрипло кричать:
- Кум Петр! А кум Петр! Выйди! Дело есть!
Из окна на втором этаже вывесилась длинная, толстая белокурая коса - это выглянула любимая дочь лекаря, баловница Людмила:
- Обедаем!
- Людмилочка, дело есть, срочное! - взмолился Всеслав. - Чел... Тварь божья помирает! Позови отца!
- Милка, впусти человека! - послышался голос лекаря.
Спустя несколько мгновений дверь открылась, и возникшая на пороге Людмила удивленно уставилась на запыхавшегося Всеслава с завернутой в одеяло нелюдью на руках. Была она, эта Людмила, вся такая ладненькая, маленькая, с длиннющей светлой косой завидной толщины, личико как у фарфорового ангелочка, глаза детские, голубые, вечно распахнутые настежь, как у младенца, кожа белая, как сметана, ямочки на щечках. И голосок нежный, тоже детский. Словом, не девица - загляденье. Всеслав всякий раз невольно на нее засматривался, когда бывал у лекаря. А бывал он у него, пока жил в городе, довольно часто.
- Ой, Всеславушка, это ты кого принес? - спросила она, заглядывая в одеяло.
- Нелюдь моя ручная, приболела... - севшим от крика голосом ответил Всеслав. - Думаю, может, батя твой ее подлечит...
Людмила вытаращила глаза вдвое круглее обычного и скрылась в доме. Потом к Всеславу вышел уже сам Петр - высокий, хмурый, тощий мужик.
- Что ты это за страховидло мне приволок? - мрачно спросил он.
Всеслав молча отвернул край одеяла и показал лекарю осунувшееся лицо нелюди.
- “Кошка”, - сходу определил Петр. - Эти неопасные... А то Милка тут страстей натараторила... И что ж ты, к человечьему лекарю нелюдя приволок?
- Петрушенька! - взмолился Всеслав. - Нога у нее... Жук проклятый... Мучится очень... Ручная она... У меня в дому живет... По хозяйству помогает, вроде прислужки...
- Только вроде прислужки? - нахмурившись, перебил его Петр.
Всеслав вспомнил шепотки у себя за спиной там, на базаре, и, к своему величайшему ужасу, почувствовал, что заливается густой краской, как несправедливо обиженный юнец.
- Да что ты, кум! - возмущенно зашептал он. - Да вот тебе крест свя... - тут Всеслав обнаружил, что обе руки у него заняты, перекреститься никакой возможности нет, и запнулся, но тут же с жаром продолжил: - Слышал я, что тут бабы треплют, гадюки чертовы! Могилой матери клянусь!..
- Ладно, ладно, - кивнул Петр. - Верю. А то какая-то баба в лес по ягоды ходила, в вашу деревню забрела и увидела, как вы там на крылечке сидите... Вот и набрехала. Верю. Заходи в дом, посмотрим, что с твоей нечистью лесной стряслось.
В комнате, где Петр принимал страждущих, лекарь уложил Желтоглазую на стол, сбросил одеяло.
- Ишь ты, сарафан какой богатый!.. - ухмыльнулся он, разглядывая нелюдь.
- Да какой уж там богатый... По дешевке купил... А то бегает в лохмотьях, почти голышом, срамота... - залепетал растерявшийся Всеслав.
- Да шучу я, - добродушно ответил лекарь и стал изучать распухшую ногу. - Да, кум, вовремя ты ее приволок... Еще денек - и издохла бы твоя животная...
Он полез под стол, за сундучком с инструментами, и тут в дверь громко постучали. Измученный тревогами Всеслав вздрогнул от неожиданности.
- Занят! Больной у меня! - недовольно гаркнул Петр, раскладывая инструменты на белой тряпочке.
Тем не менее дверь приоткрылась, в щель сунулась борода, а потом и вся голова в бархатной шапке стража закона.
- Хорош больной! - язвительно сказал законник, изучив обстановку. - Выходит, ты в звериные лекари подался?
- На двери же написано, что если лекарь занят - входить нельзя! - загремел немного опешивший поначалу Петр. - И не твое собачье дело, бородатый, кого я тут лечу! Кто болеет - того и лечу! Пошел отсюда, ну?!
Борода исчезла, и вместо нее в щель просочилась Людмила - раскрасневшаяся и запыхавшаяся.
- А это я его, батя, привела! Его и еще попа с соседней улицы, - затараторила она. - А то вдруг он, - она кивнула на Всеслава, так, как будто тот был предметом неодушевленным. - И впрямь там у себя в лесах с этой страхолюдиной живет, как с женой... Что-то мне кажется, что оно и вправду так... Нельзя тебе ее лечить, батя, что люди-то скажут? Не по-божески это все, не по порядку как-то. Пусть люди знающие определяют, а ты супротив закону не иди!
Побагровевший Всеслав не знал, куда деваться, и только смотрел на Людмилу широко раскрытыми от ужаса и удивления глазами. Зато лекарь рассвирепел. Он отбросил инструменты, затопал ногами и заорал:
- Ах ты змея подколодная! Ну и подлюку же я выкормил! Сплетница! Доносчица! Выметайся со своей сворой к чертовой матери! Невинного человека да эдак оскорблять! Выметайся! В монастырь отправлю!
- Нет, батя, нельзя срам такой попускать! - взвизгнула Людмила и захлюпала носом от обиды. - Нельзя супротив закону идти! Хоть я и дочь тебе, а покрывать не буду! Пусть он всю правду им скажет. Преступник он безбожный! - и Людмила истово закрестилась.
- Господин лекарь, мы вам мешать не будем, пользуйте свою зверюгу на здоровье. А вот к отшельнику этому лесному разговор есть! - раздался из коридора ехидный голос законника.
Петр замахнулся было на Людмилу, но передумал, опустил руку и повернулся к Всеславу:
- Иди уж, кум... Побеседуй... Авось поверят... А нелюдь я твою подлечу, я не я, если не подлечу.
Испуганный, потрясенный Всеслав понуро побрел к двери. Людмила покатилась за ним.
- Г-гадюка... - прошипел вслед дочери Петр и снова занялся нелюдью.
Дальнейшие два часа были самыми кошмарными в жизни Всеслава. Хотя нет, пожалуй, он чувствовал себя так же ужасно, когда на его глазах вымирала родная деревня. Как будто страшный сон снится, и ты знаешь, надеешься по крайней мере, что это сон, а проснуться не можешь.
Все эти два часа Всеслав, как заведенный, клялся и божился, что ничего противозаконного он с нелюдью не делал - только подкармливал, книжки ей читал да слушал, как она по ночам на свирели играет. А ехидный бородатый законник и осанистый, упитанный поп в два голоса недоумевали, как это он, православный христианин, до такой жизни докатился, что нелюдь себе в незаконные жены взял. Законник то и дело принимался строчить что-то на принесенном с собой бумажном свитке, но быстро бросил это дело, поняв, что из Всеслава сложно вытянуть что-либо путное, и заявил, что если Всеслав немедленно не признается, он его живо в яму упечет. Поп грозил Страшным судом. Сидевшая в углу на лавке Людмила преданно смотрела на обоих и хлопала своими красивыми детскими глазками. Под конец Всеслав не выдержал и расплакался. Ему было стыдно своих слез, и от этого он рыдал еще горше, поминутно вытирая лицо рукавом.
- Да Богом святым, могилой матери, жизнью своей клянусь, не делал я с ней ничего!.. - выл он. - Да чтоб меня молнией поразило! Чтоб я заживо сгорел! Провалиться мне на месте!.. Да что ж вы за люди-то такие каменные?!
Наконец хлопнула дверь, и в комнату вошел Петр в забрызганной кровью одежде. Увидев рыдающего Всеслава, он сдвинул брови и сверкнул глазами:
- Это что ж вы в моем доме учиняете?!
- Человека, подозреваемого в сожительстве с нелюдью, допрашиваем, - не моргнув глазом, ответил законник. - А ежели мы вам мешаем, то и уйти можем, в другом месте допрос вести.
- Да какой же это допрос?! - вспылил лекарь. - Старика до слез довели! А еще какие должности занимаете, курицыны сыны!
- Преступник он! - вякнул законник.
- А доказательства у вас есть? - скрестил руки на груди Петр. - Одна баба наболтала, другая по Городу разнесла, а эта гадина, - он кивнул на обиженно надувшую губки Людмилу. - Вам рассказала. Да она с детства врушка, выдумщица, сплетница! Та еще цыпа, даром что рожа ангельская.
Законник со священником притихли, Людмила захныкала, а Петр перешел в наступление:
- Без доказательств человека в тюрьму упечь вздумали! Ух, попомнится вам это на том свете! Еще как попомнится! Не трогал он нелюдь эту! Верю я ему!
- Так откуда ж мы знаем? - важно пожал плечами поп.
В глазах Петра сверкнула какая-то гениальная догадка, и он сумрачно улыбнулся:
- А я вам это как лекарь доказать могу. Обождите минутку.
И лекарь вышел из комнаты. Воцарилась тишина, только было слышно, как хнычет Людмила, мелодично так хнычет, явно с расчетом на публику. Всеслав покосился на нее и стиснул зубы, почувствовав жгучую ненависть к этому фарфоровому ангелочку.
Петр и впрямь вернулся довольно скоро. Молча прошел по комнате, встал перед образом, перекрестился, обернулся к попу и законнику и торжественно объявил:
- Богом клянусь, что правду говорю. Не трогал эту нелюдь вообще никто. Девственна она.
Поп и законник заметно сникли. Первым порывом Всеслава было кинуться на шею хмурому лекарю и расцеловать его, но тут он подумал - это что ж, его Желтоглазую, таинственную лесную жительницу со свирелью, которая дружит с лешими и знает, где растет волшебный папоротник, - его Желтоглазую разложили на лекарском столе, как хворую бабу?! Всеслава передернуло, и он неожиданно понял, что в комнате довольно-таки холодно...
Как только обескураженные священник и законник ушли, Всеслав залпом выпил предложенную чарку “для поднятия духа”, взял у Петра какие-то разноцветные флакончики с лекарствами для нелюди и для себя, завернул мирно сопящую Желтоглазую, которой лекарь влил какую-то усыпляющую настойку, в одеяло и вынес во двор. Там его догнал Петр, с которым они вроде бы только что распрощались.
- Повязку ей дней через пять смени, но не раньше, - торопливо заговорил он. - И постарайся, чтоб она у тебя побольше зелени там разной жрала, ягод. И чтоб пила побольше, пусть яд из нее выйдет. Я уж как мог ей кровь почистил. Быстро оклемается, они твари живучие.
- Благодарю, - кивнул Всеслав. - Слушай, кум, а она и правда невинная?
- А ты что ж думаешь, врал я, что ли? Тебя покрывал? - нахмурился Петр.
- Да нет, но мало ли... Может, она со своими там... в лесах-то...
Петр задумчиво посмотрел на бледного, с покрасневшими глазами и трясущейся бородой Всеслава и сказал:
- Да если б твоя нелюдь не невинной оказалась, я б и не подумал, что это она со своими... Я б тебя своими руками в тюрьму засадил, понял?
У Всеслава аж колени подогнулись.
- Спасибо, - глухо сказал он, укладывая Желтоглазую на ослика. - Век благодарен буду...
Подходя к воротам, он в последний раз оглянулся на дом. Из окна на него внимательно и презрительно смотрело кукольное личико фарфорового ангелочка, немного опухшее от слез - вероятно, Петр успел сообщить дочери все, что он думает о ее законопослушности, и даже подкрепить свои слова внушительными аргументами в виде кулаков. У Всеслава вдруг заклокотало где-то внутри, и он со всей мочи проорал, брызгая слюной, единственное слово, которое отчего-то застряло в его мигом опустевшей от звериной ярости голове:
- КУРРРРРВА!!!!
Испуганная этим свирепом рыком, Людмила захлопнула окошко.
- Курва!!! - гаркнул Всеслав еще раз, уже потише, и пошел дальше.
Больше он не оглядывался.
Вернувшись к себе в деревню, Всеслав извлек из погреба все кувшины с самогонкой и незамедлительно впал в запой. Правда, он исправно давал нелюди лекарство и кормил ее, но при этих действиях его заносило во все стороны, а запах перегара был способен убить все живое на много верст вокруг. По ночам старик рыдал и ругался, а один раз спросонья разломал дубовый табурет, который сам же не так давно смастерил и очень им гордился. Быстро поправлявшаяся нелюдь, лежавшая на лавке в углу, громко вопила со страху всякий раз, когда Всеслав принимался буянить. А Всеслав все пил и пил, но воспоминания, от которых старика передергивало с ног до головы, все равно настигали его, и он пил снова. Пытался напоить и Желтоглазую, но та только мяукала и плевалась.
Спустя несколько недель, теплой лунной ночью, когда пьяный Всеслав храпел на лавке и жаловался на что-то во сне, горницу наполнила громкая, заунывная музыка. Музыкант старался изо всех сил, музыка становилась все громче, и в конце концов Всеслав заворочался, приоткрыл один глаз... И почти весь хмель у него из головы тут же вышибло...
Желтоглазая сидела на своей лавке, поджав под себя здоровую ногу, и играла на свирели. Глаза нелюди горели в полутьме двумя ярко-желтыми фонариками. Некоторое время Всеслав молча смотрел на нее, потом, кряхтя, поднялся, подошел к ее лавке и сел рядом на корточки.
- А мы-то люди, такую музыку давным-давно забыли... - вздохнул он. - Окаменели совсем...
Он посидел так еще немного, потом встал и решительно направился в кладовку. Вернулся он с небольшим фигурным ключиком в руках. Нелюдь перестала играть и теперь с интересом следила за ним.
- Все я обдумал, киса... - негромко говорил Всеслав, открывая сундук. - Надоело мне... так... Сил нет никаких... Люди совсем каменные стали, а внутри - пустые... как твоя свирелька пустые...
Он вынул из тряпья прозрачный шар с искрящимся внутри цветущим папоротником.
- Должно еще волшебство действовать... Должно... - прошептал он и разбил шар об стену.
В его руках оказалась осыпающаяся сияющей пыльцой цветущая веточка. Всеслав поднес ее к губам, быстро, горячо прошептал что-то и зажмурился. Почерневшая, как будто обугленная веточка упала к его ногам...
Всеслав почувствовал, как раздаются его скулы, натягивая кожу, уползают куда-то к вискам уголки глаз, отрастают клыки и когти, вытягиваются и покрываются мягкой шерсткой заострившиеся уши. Все это произошло в одно мгновение. Потом он открыл глаза и увидел расцветившуюся новыми, непривычными красками горницу и изумленно уставившуюся на него со своей лавки Желтоглазую. Всеслав радостно улыбнулся, оскалив клыки.
- Так вот оно, твое самое заветное желание... - тихим, чуть приглушенным голосом, каким детям сказки сказывают, проговорила Желтоглазая.
Всеслав даже не удивился тому, что она, оказывается, умеет разговаривать - он уже давно подозревал, что ее мяуканье и шипение - это речь, которую он просто не понимает. И еще он впервые заметил, что не страшна она вовсе, как он раньше думал, а даже красива как-то по-своему.
- Тогда, в Ночь папоротника, лесной хозяин понял, что у тебя пока нет заветного желания, и подарил тебе желание про запас, - нелюдь кивнула на осколки шара. - Это называется желание про запас. Я рада, что ты догадался, как оно действует... Но чтобы ты захотел стать таким, как я... Ты меня очень удивил, дедушка.
- Дедушка? - переспросил Всеслав.
- Ну да... Я с того самого дня, как мы поладили, стала тебя так звать... А тебе что, не нравится? - нелюдь виновато прижала уши к голове.
- Нет, что ты, очень нравится...
- Ну что же, дедушка... - улыбнулась Желтоглазая. - И как мы дальше будем?
- В леса уйдем! - воодушевленно воскликнул Всеслав. - К тебе в леса! Не хочу я больше с людьми... Злые они, пустые совсем, в душу плюют...
- А они пустышки, - беззаботно ответила нелюдь. - Раньше их два вида было - пустышки и настоящие. А теперь - почти одни пустышки остались... Мы их так и зовем.
- Уйдем в леса! - снова заговорил Всеслав, и его нелюдские бледно-желтые глаза вспыхнули яростными искорками: - Только сначала в Город подадимся, красного петуха там пустим, кровушки попьем! Они моей кровушки попили, а я их попью!
Нелюдь встала с лавки и подошла к нему, осторожно ступая на еще не до конца выздоровевшую ногу.
- Да зачем тебе это, дедушка? - мягко сказала она. - Не по-нашенски это. Мы людей не трогаем, мы твари мирные, мы только когда защищаемся, зубы показываем... И еще вот что я тебе скажу... Не будет скоро Города... Перегрызутся пустышки и сгинут. Вымирает человеческий род, дедушка. Скоро везде одни леса с лесовиками будут, поля, речки с русалками... Правду говорю. Перерождается мир. Мы же не зверочеловеки... мы просто люди... другие только. Пошли в лес. Ты ж хоть и старый, а как новорожденный, тебя столькому научить нужно...
- А на свирельке играть обучишь? - смущенно теребя большое остроконечное ухо, спросил Всеслав.
- Обучу, - засмеялась Желтоглазая.
Они вышли за калитку. Желтоглазая быстро, ловко скинула через голову сарафан и осталась в чем мать родила, если не считать красных бус на шее.
- Скидывай ты все, - весело сказала она Всеславу. - Уж больно в вашей людской одежде бегать неудобно. Как в мешке! Я все это только, к слову сказать, из уважения носила. Уж раз ты в Город ездил, покупал... Скидывай, да пошли!
Всеслав послушно разделся, и стыдно ему почему-то не было... Желтоглазая посмотрела на него и одобрительно кивнула:
- Так-то лучше. Пошли!
И они быстро, бесшумно помчались к ночному лесу: Желтоглазая - чуть прихрамывая на правую ногу, а Всеслав - высоко вскидывая коленки с непривычки. Он был так изумлен легкостью и мягкостью своих движений, что забыл обо всем на свете и даже не обернулся в последний раз, чтобы посмотреть на старый дом, в который он вложил столько сил и в котором собирался доживать свой век.
А если вдруг забудешь ты случайно,
Зачем на белом свете ты живешь,
Иди, мой друже, в темный лес бескрайний,
Где желтоглазый демоненок
Играет на свирели, до которой
Людские руки не касались никогда ...
(одна очень старая песня)
Конец
